Имам газимагомед биография. «Газимагомед» — значение имени, происхождение имени, именины, знак зодиака, камни-талисманы

Был убит во время штурма русскими войсками аула Гимры . При взятии аула бароном Розеном , заперся в башне с 15-ю наиболее приближенными, среди которых был будущий имам Шамиль , пытался прорваться с боем, но был убит. В живых остались двое защитников башни, среди которых был будущий имам Шамиль .

Тело Гази-Мухаммада было выставлено в том виде, как его нашли; его труп принял положение молящегося; одна рука держалась за бороду, другая указывала на небо.

Первоначально был похоронен в селении Тарки , близ города Петровска (ныне - Махачкала) , но в 1843 г., отряд хаджжи Кебеда ал-Унцукулави захватил Тарки и перенёс тело Гази-Мухаммада под Гимры. В Гимрах над его могилой был воздвигнут небольшой мавзолей .

Духовное становление Гази-Мухаммада

Первые годы

Гази-Мухаммад был внуком ученого Исмаила, родился в селении Гимры . Отец его не пользовался народным уважением, не иным особенных способностей и придерживался вина. Когда Магомеду минуло десять лет, отец отправил его к другу в Каранай где он и обучился арабскому языку. Он окончил своё образование в Араканах у Сагида-Эфенди, славящегося своею ученостью, но придерживающегося также вина. Магомед был очень набожным человеком, отличался своею строгостью жизни, серьёзным направлением ума, необычайным пристрастием к учению, склонностью к уединению и самосозерцанию, во время которого он даже затыкал уши воском, чтобы не отвлекаться. Шамиль говорил про него: «он молчалив как камень»

Кази-Мулла против адатов

Решив, что дальнейшее учение ничего нового ему уже не даст, Магомед стал муллою, вероучителем, и со всем отдался проповеди шариата - гражданских законоположений Корана. Вдохновенный, суровый проповедник, он быстро снискал широкую популярность среди своих воинственных земляков. Его стали называть Кази-мулла - «непобедимый мулла», и движение молодого духовенства за реформы нашло в нём энергичного и умного идеолога. Но однажды вернувшись в Гимры, Шамиль нашёл своего друга в весьма возбуждённом состоянии. Магомед уже целый месяц маялся от нетерпения, желая посвятить Шамиля в свои отнюдь не отшельнические планы. Убедившись, что знаний в Дагестане - целые горы, а веры, добра и справедливости становится все меньше, что родники истины высыхают, не успев утолить черствеющие души, Кази-Мулла Магомед вознамерился расчистить благодатные источники, чтобы спасти гибнущий в грехах и невежестве народ. Кази-Мулле не пришлось долго убеждать друга, который давно уже был готов к подобному повороту дела. Тем более что беды и нашествия, обрушившиеся на Дагестан, оба считали наказанием Аллаха за ослабление веры. Божественная воля, избравшая Кази-Муллу своим орудием, преобразила доселе кроткого алима в яростного обновителя веры. Первым делом Магомед обрушился на адаты - древние горские обычаи, которые не только противоречили шариату - мусульманскому праву, но и были главным препятствием к объединению горцев. Как писал хронист аль-Ка-рахи: «На протяжении последних веков дагестанцы считались мусульманами. У них, однако, не имелось людей, призывающих к проведению в жизнь исламских решений и запрещающих мерзкие с точки зрения мусульманства поступки» .

Адаты в каждом обществе, ханстве, а порой и в каждом ауле были свои. Кровная месть, опустошавшая целые области, тоже была адатом, хотя шариат запрещает кровомщение против кого-либо, кроме самого убийцы. Похищение невест, работорговля, земельные междоусобицы, всевозможные насилия и притеснения - множество давно прогнивших обычаев толкали Дагестан в хаос беззакония. В феодальных владениях, на глазах царских властей, процветало варварство: ханы сбрасывали неугодных со скал, выменивали дочерей провинившихся крестьян на лошадей, выкалывали глаза, отрезали уши, пытали людей каленым железом и обливали кипящим маслом. Царские генералы тоже не особенно церемонились, когда речь шла о наказании непокорных .

И все же адаты были для горцев привычны и понятны, а шариат, как закон для праведников, казался делом слишком обременительным. Одни лишь проповеди, даже самые пламенные, неспособны были вернуть горцев на путь истинный. И молодые адепты не замедлили присовокупить к ним самые решительные действия. Для наглядности они решили испытать гимринского муллу. Когда горцы собрались на годекане обсудить последние новости, Шамиль сообщил мулле, что его бык забодал корову Шамиля, и поинтересовался, что мулла даст ему в возмещение убытка. Мулла ответил, что ничего не даст, так как, по адату, не может отвечать за глупое животное. Тогда в спор вступил Кази-Мулла Магомед, сказав, что Шамиль все перепутал, и это корову муллы забодал бык Шамиля. Мулла переполошился и начал убеждать собравшихся, что ошибся и что, по адату, с Шамиля причитается компенсация. Гимринцы сначала рассмеялись, а затем заспорили - что же для них лучше: адаты, которые позволяют судить и так и этак, или шариат - единый закон для всех. Спор был готов перерасти в стычку, но Магомед легко объяснил горцам их заблуждения и нарисовал такую пленительную картину всенародного счастья, ожидавшего горцев, если те станут жить по вере и справедливости, что решено было безотлагательно ввести в Гимрах священный шариат, а неправедного муллу удалить из общества вместе со списками богомерзких адатов .

Прослышав о новшествах, в Гимры поспешили соседи, приглашая ввести шариат и у них. По такому случаю, Кази-Мулла написал «Блистательное доказательство отступничества старшин Дагестана». В этом страстном трактате он обрушился на приверженцев адата: «Нормы обычного права - собрания трудов поклонников сатаны. …Как же можно жить в доме, где не имеет отдыха сердце, где власть Аллаха неприемлема? Где святой ислам отрицают, а крайний невежда выносит приговоры беспомощному человеку? Где презреннейший считается славным, а развратный - справедливым, где мусульманство превращено в невесть что? …Все эти люди разбрелись к нынешнему времени из-за бедствий и вражды. Их беспокоят своё положение и свои дела, а не исполнение заповедей Аллаха, запрет осужденного исламом и верный путь. Из-за своего характера и грехов они раздробились и ими стали править неверные и враги. Я выражаю соболезнование горцам и другим в связисо страшной бедой, поразившей их головы. И говорю, что если вы не предпочтете покорность своему Господу, то да будьте рабами мучителей» .

Это воззвание стало манифестом вспыхнувшей в горах духовной революции.

Кази-Мулла обходил аул за аулом, призывая людей оставить адаты и принять шариат, по которому все люди должны быть свободны и независимы, и жить, как братья. По словам очевидцев, проповеди Кази-Муллы «будили в душе человека бурю». Шариат распространялся, как очистительный ливень, сметая недовольных мулл, лицемерных старшин и терявшую влияние знать. Кази-Мулла собрал вокруг себя уже много мюридов, и его проповедь звучала по всей Аварии. Жить по Корану и бороться с неверными! - таков был смысл его учения. Популярность молодого муллы вскоре разошлась по всей стране. О Кази-мулле заговорили на базарах, в ханских дворцах, в кельях отшельников. Аслан-хан Казикумухский вызвал Кази-Муллу Магомеда к себе и стал упрекать, что он подбивает народ к непослушанию: «Кто ты такой, чем ты гордишься, не тем ли, что умеешь изъясняться на арабском языке?» - «Я-то горжусь, что я учёный, а вот ты чем гордишься? - отвечал гость. - Сегодня ты на троне, а завтра можешь оказаться в аду». Объяснив хану, что ему следует делать и как себя вести, если он правоверный мусульманин, Кази-Мулла обернулся к нему спиной и начал обуваться. Ханский сын , изумленный неслыханной дерзостью, воскликнул: «Моему отцу наговорили такое, что собаке не говорят! Если бы он не был учёным, я отрубил бы ему голову!» Выходя из дома, Кази-Мулла Магомед бросил через плечо: «Отрубил бы, если бы Аллах позволил» .

Власти не придали особого значения новому движению шариатистов, полагая, что они могут быть даже полезны в смысле обуздания ханов, дикие нравы которых возбуждали у населения ненависть к властям. Зато силу нового учения хорошо понял почитаемый в горах учёный Саид Араканский. Он написал своим бывшим ученикам письма, в которых требовал оставить опасные проповеди и вернуться к учёным занятиям. В ответ Кази-Мулла Магомед и Шамиль призвали его поддержать их в деле введения шариата и сплочения горцев для освободительной борьбы, пока царские войска, расправившись с восставшими чеченцами и жителями Южного Дагестана, не принялись за высокогорные аулы, которым уже некого будет звать на помощь. Араканский не соглашался, полагая, что дело это безнадежное и непосильное. Тогда Кази-Мулла Магомед обратился к его многочисленным ученикам: «Эй, вы, ищущие знаний! Как бы ваши аулы не превратились в пепелища, пока вы сделаетесь большими учёными! Сайд может дать вам только то, что имеет! А он - нищий! Иначе бы ему не понадобилось царское жалованье!» .

Джемал-Эддин

Уязвленный, Араканский собрал своих сторонников и открыто выступил против Кази-Муллы. Но было уже слишком поздно. Приверженцы шариата явились в Араканы и разогнали отступников. Сайд бежал к шамхалу Тарковскому , сказав, что его кусает щенок, которого он сам выкормил. Сайд любил хорошее вино, и в Араканах его оказалось достаточно, чтобы исполнить волю Магомеда: дом бывшего учителя был залит вином доверху, пока не рухнул. Ручейки с дьявольским зельем текли по аулу несколько дней, а захмелевшие ослы и домашняя птица изрядно повеселили араканцев. Горячие приверженцы нового учения сравнивали Магомеда с самим Пророком. Люди переставали платить налоги и подати, наказывали отступников, возвращались к истинной вере. Брожения и бунты охватывали уже подвластные царским властям области. Учёный тарикатист, созерцатель - Джемал-Эддин, служивший секретарем казикумухского хана, выразил желание познакомиться с молодым проповедником, но без мысли сделать из него тарикатиста. Джемал-Эддин был «молодым» вероучителем, лишь недавно получившим право благовествовать тарикат от Курали-Магомы из села Яраги, и ему нужны были дельные ученики .

Натура Кази-Муллы не выносила абстрактных увлечений. Он чувствовал себя бессильным углубиться в мистику тариката и с грубой иронией ответил Джемал-Эддину, что не считает себя способным к принятию таких высоких истин, как истина тариката. Дело в том, что Коран состоит из трёх разделов - шариата, тариката и хакикята. Шариат - это свод предначертаний гражданского права, нормативы практической жизни; тарикат - указания нравственного пути, так сказать, школа праведников, и хакикят - религиозные видения Магомета, составляющие в глазах мусульман высшую степень веры .

В феодальных условиях демократический шариат был забыт и не выполнялся. Его прямолинейную логику заменили устные обычаи - адаты, которые, нагромождаясь столетиями, создали из гражданского права непроходимое болото примет, обрядов, преданий. На основе устного законодательства и росла тирания феодалов. Адаты опутывали народ крепче цепей, и Кази-Мулле, прежде всего, пришлось столкнуться с противодействием феодалов. Чтобы вернуться к законам Корана, надо было сначала изъять из рук ханства суд. Таким образом, борьба за чистоту веры невольно становилась борьбой политической, и тот, кто посвящал себя ей, отказывался от всех степеней «святости». Именно это дело избрал для себя неистовый Кази-Мулла. Джемал-Эддин же ограничивался только проповедью святости. Пути их были различны .

Однако же они вскоре встретились. И самое неожиданное из всего, что можно было ожидать, произошло мгновенно - Джемал-Эддин легко и быстро подчинил себе Кази-Муллу. Последнему недоставало лишь «ясновидения», чтобы самому сделаться мюршидом, провозвестником тариката, ибо истинный мюршид без ясновидения, как известно, ничто. Обладая спасительным «ясновидением»,- уделом избранников,- человек становится чист, как стекло, и в свою очередь обретал способность видеть, как через стекло, все помыслы людей. Джемал-Эддин открыл в Кази-Мулле и эту «способность» и, не откладывая дела в долгий ящик, предоставил ему право проповеди тариката в Северном Дагестане, о чём немедленно уведомил старшего мюршида - Курали-Магому. Это произвело в них необыкновенные перемены. Воинственные вожди шариатистов обратились в смиренных послушников, для которых молитвы стали средством более привлекательным, чем битвы. С тем они и вернулись. Кази-Муллу будто подменили. Вместо кинжалов он вновь взялся за проповеди, что мало соответствовало темпераменту его последователей. Они полагали, что волчьи аппетиты ханов и прочей знати можно укротить лишь силой, а вовсе не чудодейственными молитвами. Вскоре люди стали расходиться по домам, а первоначальные успехи шариатистов обращались в пыль. Но Кази-Мулла Магомед недолго оставался в плену очарования Джамалуддина. Он уже колебался между тягой к постижению пленительных высот тариката и стремлением к решительному искоренению адатов. В конце концов, он объявил Шамилю: «Что бы там ни говорили Ярагинский с Джамалуддином о тарикате, на какой бы манер мы с тобой ни молились и каких бы чудес ни делали, а с одним тарикатом мы не спасемся: без газавата не быть нам в царствии небесном… Давай, Шамиль, газават делать» .

Имам Гази-Мухаммад

Первые действия

Основные события в начале движения развернулись в Аварии . Первые свои удары Кази-Мулла направил против господствующих сословий. Он истребил более 30 влиятельных феодалов, расправился с некоторыми духовными особами и во главе 8000 войска в феврале 1830 года выступил против аварских ханов. Приблизившись к Хунзаху , он потребовал от молодого хана Абу Султана , находившегося ещё под регентством своей матери Баху-бике, прервать всякие связи с кавказской администрацией и присоединиться к повстанцам, но получил решительный отказ. Впрочем, Баху-бике, вдова хана, справлялась с ролью регентши довольно успешно. Народ уважал её за мудрость и необычайную храбрость. Конь, обнаженная сабля и винтовка были ей знакомы не хуже, чем самому отчаянному джигиту. В делах государственных она была твёрда, в делах житейских - великодушна. Кази-Мулла предложил ханше принять шариат, объявив: «Аллаху было угодно очистить и возвеличить веру! Мы лишь смиренные исполнители его воли!» Хунзах ответил огнём. Разделившись на два отряда, первым из которых командовал сам Кази-Мулла, а вторым - Шамиль, восставшие горцы повели наступление на Хунзахскую крепость. Шариатистов было мало, но они были уверены, что лучше один истинно верующий, чем сто колеблющихся. Началась битва. Был уже захвачен ханский дворец, но тут смелая ханша поднялась на крышу, сорвала с головы платок и закричала: «Мужчины Хунзаха! Оденьте платки, а папахи отдайте женщинам! Вы их недостойны!». Хунзахцы воспаряли духом и нанесли нападавшим жестокое поражение. Взять Хунзах Гази-Мухаммаду не удалось. Более того, он оказался вынужденным снять блокаду и оступить .

Шамиль убеждал Кази-Муллу, что для развертывания всенародной борьбы нужно нечто большее, чем убежденность в своей правоте и кинжалы. Размышления о случившемся и сомнения в правильности своих действий привели Кази-Муллу к светилу тариката Магомеду Ярагинскому: «Аллах велит воевать против неверных, а Джамалуддин запрещает нам это. Что делать?» Убедившись в чистоте души и праведности намерений Кази-Муллы, шейх разрешил его сомнения: «Повеления Божьи мы должны исполнять прежде людских». И открыл ему, что Джамалуддин лишь испытывал - истинно ли он достоин принять на себя миссию очистителя веры и освободителя страны. Видя в Кази-Мулле воплощение своих надежд и считая, что «отшельников-мюридов можно найти много: хорошие же военачальники и народные предводители слишком редки», Ярагинский наделил его духовной силой, восходящей к самому Пророку, и благословил на борьбу. Обращаясь ко всем своим последователям, Ярагинский велел: «Ступайте на свою родину, соберите народ. Вооружитесь и идите на газават». Молва о том, что Кази-Мулла получил разрешение шейха на газават, всколыхнула весь Дагестан. Число последователей Кази-Муллы стало неудержимо расти. Царские власти решили положить конец деятельности шейха. Он был арестован и отправлен в Тифлис. Но, в очередной раз, явив свою необыкновенную силу, шейх легко избавился от пут и укрылся в Табасаране. Вскоре затем он появился в Аварии, обеспечивая духовную поддержку ширящегося восстания .

В том же 1830 году в аварском ауле Унцукуль состоялся съезд представителей народов Дагестана. Ярагинский выступил с пламенной речью о необходимости совместной борьбы против завоевателей и их вассалов. По его предложению Магомед был избран имамом - верховным правителем Дагестана. К его имени теперь добавлялось «Гази» - воитель за веру. Шейх наставлял избранника: «Не будь поводырем слепых, но стань предводителем зрячих». Принимая имамское звание, Гази-Магомед воззвал: «Душа горца соткана из веры и свободы. Такими уж создал нас Всевышний. Но нет веры под властью неверных. Вставайте же на священную войну, братья! Газават изменникам! Газават предателям! Газават всем, кто посягает на нашу свободу!» .

Кавказское командование снарядило в Дагестан специальную экспедицию под командованием генерала Г. В. Розена , который выступил против койсубулинцев. Старшины Унцукуля и Гимры дали клятву верности. Командующий отрядом решил, что дело сделано. Но он глубоко ошибался. Гази-Мухаммад стал готовиться к новому выступлению .

Походы Гази-Мухаммада

Собрав сильный отряд мюридов, Гази-Магомед спустился на равнину и построил укрепление в урочище Чумис-кент (вблизи современного Буйнакска), окруженный густым лесом. Отсюда он призвал народы Дагестана объединиться для совместной борьбы за свободу и независимость. Главным его советником и военным командиром стал Шамиль. В Чумискент был отправлен усиленный отряд царских войск, но горцы вынудили их к отступлению. Это ещё более подбодрило повстанцев. В этой, до предела накаленной обстановке, имам повел борьбу против шамхала Тарковского. Многие селения стали переходить на сторону Гази-Мухаммада. В 1831 году он нанёс сильный удар царским войскам при с. Атлы-буюне . Гази-Магомед взял Параул - резиденцию шамхала Тарковского. 25 мая 1831 года он осадил крепость Бурную. Но взрыв порохового погреба, унёсший сотни жизней, и прибытие царских подкреплений вынудили Гази-Магомеда отступить. Мощи царских войск имам противопоставил своё нововведение - тактику стремительных малых походов . Неожиданно для всех он совершил бросок в Чечню, где с отрядом своего сторонника Шах-Абдуллы, осадил Внезапную - одну из главных царских крепостей на Кавказе . Горцы отвели от крепости воду и держали блокаду, отбивая вылазки осажденных. Только прибытие 7000 отряда генерала Эммануэля спасло осажденных. Эммануэль преследовал Гази-Магомеда, разрушая по пути аулы, но попал в окружение и был разбит при отступлении в Ауховских лесах. Сам генерал был ранен и вскоре покинул Кавказ. Гази-Магомед тем временем атаковал укрепления на Кумыкской плоскости, поджигал нефтяные колодцы вокруг Грозной и рассылал эмиссаров, чтобы поднять на борьбу горцев Кабарды , Черкесии и Осетии . В 1831 году, Гази-Мухаммад, отправил в Джаро-Белоканы Гамзат-бека , однако его действия там не имели успеха .

Значительное число кумыков и чеченцев перешли на его сторону. С 10000 отрядом он обложил крепость Внезапную. Однако под напором царских войск вынужден был отступить в Аух. Здесь произошло кровопролитное сражение, успешно завершившееся для повстанцев. Затем он вернулся в свой лагерь. В Чумискенте к Имаму прибыли посланцы из Табасаран и просили его оказать помощь в их борьбе с угнетателями. Гази-Мухаммад во главе значительного отряда двинулся в Южный Дагестан . В день 20 августа 1831 года Гази-Магомед начал осаду Дербента . На помощь дербентскому гарнизону двинулся генерал Коханов .

Пройдя без каких-либо осложнений Табасаран, Гази-Мухаммад вернулся в Чумискент. Пока царские войска были заняты подавлением повстанического движения в Южном и Центральном Дагестане, Гази-Мухаммад с небольшим отрядом прибыл в Чечню. В ноябре 1831 года Гази-Магомед совершил стремительный переход через горы, прорвал Кавказскую пограничную линию и подошёл к Кизляру . В городе возникла паника. Используя все это, Гази-Мухаммад ворвался в город, но взять крепость не удалось . Среди прочих трофеев горцы увезли в горы много железа, которого им так не хватало для изготовления оружия. Для решительного натиска на восставших было решено усилить Кавказский корпус частями, освободившимися после подавления восстания в Польше. Но привычная тактика не давала в горах желаемого результата. Значительно уступая отрядам Розена по численности, горцы превосходили их в маневренности и умении использовать местность. Поддерживало их и население. На помощь имаму прибывали все новые партии вооружённых горцев. В ряды восставших вставали не только простые горцы, бывшие рабы или крепостные, но и известные в народе люди .

Пока Гази-Мухаммад был на севере Дагестана, царские войска подчинили своей власти ряд сел и напали на лагерь Чумискент, который обороняли Шамиль и Гамзат-бек. Бой длился чуть ли нецелый день. Лишь ночью горцы покинули лагерь. Узнав об этих событиях, Гази-Мухаммад двинулся на юг . В начале 1832 года восстания охватили Чечню, Джаро-Белоканы и Закаталы. Гази-Магомед укрепился в Чечне, откуда совершал нападения на укрепления пограничной линии. Вскоре его отряды уже угрожали крепостям Грозная и Владикавказ. При атаке на последнюю в коня имама попало ядро. Гази-Магомед был тяжело контужен. Когда спросили, кто будет после него, Гази-Магомед, ссылаясь на виденный сон, ответил: «Шамиль. Он будет долговечнее меня и успеет сделать гораздо больше благодеяний для мусульман». Это никого не удивило, потому что Шамиль был не только ближайшим сподвижником имама, признанным учёным, талантливым военачальником и выдающимся организатором, но давно уже стал и народным любимцем .

В том же году Розен предпринял большой поход против имама. Соединившись на реке Ассе с отрядом генерала А. Вельяминова , он прошёл с запада на восток всю Чечню, разоряя восставшие села и беря штурмом укрепления горцев, но добраться до имама так и не смог. Тогда Розен решил сменить тактику, вернулся в Темир-Хан-Шуру и оттуда снарядил крупную экспедицию к Гимрам - родине имама. Как Розен и предполагал, Гази-Магомед не замедлил явиться к родному очагу. Он даже велел бросить большой обоз с трофеями, который сдерживал движение отряда. «У хорошего воина карманы должны быть пусты, - считал он. - Наша награда у Аллаха». Прибыв к Гимрам на несколько дней раньше неприятеля, имам принялся спешно укреплять подступы к аулу. Теснина была перегорожена каменными стенами, на уступах скал были устроены каменные завалы. Гимры являли собой неприступную крепость и горцы полагали, что проникнуть сюда может лишь дождь. В ауле остались только те, кто способен был держать в руках оружие. Старики красили хной седые бороды, чтобы издали походить на молодых джигитов. Семьи и имущество гимринцев были переправлены в другие аулы. Жена Шамиля Патимат, с годовалым сыном Джамалуддином, названным Шамилем в честь своего учителя, укрылась в Унцукуле, в доме отца. Там же укрылась и жена Гази-Магомеда - дочь шейха Ярагинского. 3 или 10 октября 1832 года войска Розена подступили к Гимрам. Отряд генерала Вельяминова насчитывал более 8000 человек и 14 пушек. Сквозь туман и гололедицу, теряя на крутых горных тропах людей, лошадей и пушки, передовой отряд Вельяминова сумел подняться на окружающие Гимры высоты со значительными силами .

Имаму было предложено сдаться. Когда он отказался, начался тяжёлый штурм. С окружающих высот беспрерывно палили пушки. Несмотря на неравенство сил (у Гази-Магомеда было всего 600 человек, горцы не имели ни одной пушки), осажденные, проявляя чудеса храбрости и героизма, сдерживали напор противника с утра до заката солнца. Мюриды отразили множество атак, но силы были слишком неравны. После ожесточенного боя Гимры были взяты. Отряд Гамзат-бека шёл на подмогу имаму, но был атакован из засады и не смог помочь осажденным .

Гимринская башня

Гази-Магомед и Шамиль с 13 уцелевшими мюридами решили защищаться до последней возможности, и засели в башне, построенной после хунзахской битвы, у которой Гази-Магомед предсказал свою гибель. Они личным примером ободряли немногих уцелевших мюридов. В воспоминаниях современного Шамилю горского историка Мухаммеда-Тагира есть замечательный рассказ об исключительном мужестве этой горстки храбрецов, из которой удалось спастись только Шамилю и одному мюриду. Войска Розена обстреливали башню со всех сторон, а смельчаки взобрались на крышу, пробили в ней дыры и бросали внутрь горящие фитили, пытаясь выкурить мюридов. Горцы отстреливались, пока их оружие не пришло в негодность. Вельяминов велел подтащить пушки прямо к башне и расстреливал её почти в упор. Когда двери были разбиты, Гази-Магомед засучил рукава, подоткнул за пояс полы черкески и улыбнулся, потрясая саблей: «Кажется, сила не изменила ещё молодцу. Встретимся перед судом Всевышнего!». Имам окинул друзей прощальным взглядом и бросился из башни на осаждавших. Увидев, как частокол штыков пронзил имама, Шамиль воскликнул: «Райские гурии посещают мучеников раньше, чем их покидают души. Возможно, они уже ожидают нас вместе с нашим имамом!». Шамиль изготовился к прыжку, но прежде выбросил из башни седло. В суматохе солдаты начали стрелять по нему и колоть штыками. Тогда Шамиль разбежался и выскочил из башни с такой нечеловеческой силой, что оказался позади кольца солдат. Сверху бросили тяжёлый камень, который разбил Шамилю плечо, но он сумел зарубить оказавшегося на пути солдата и бросился бежать. Стоявшие вдоль ущелья солдаты не стреляли, потрясенные такой дерзостью и, опасаясь попасть в своих. Один все же вскинул ружье, но Шамиль увернулся от пули и раскроил ему череп. Тогда другой сделал выпад и всадил штык в грудь Шамиля. Казалось, все было кончено. Но Шамиль схватился за штык, притянул к себе солдата и свалил его ударом сабли. Затем вырвал штык из груди и вновь побежал. Вслед затрещали запоздалые выстрелы, а на пути его встал офицер. Шамиль выбил шашку из его рук, офицер стал защищаться буркой, но Шамиль изловчился и проткнул противника саблей. Потом Шамиль пробежал ещё немного, но силы стали покидать его. Услышав приближающиеся шаги, он обернулся, чтобы нанести последний удар. Но оказалось, что Шамиля догонял юный гимринский муэдзин, который выпрыгнул из башни вслед за ним и остался невредимым, так как осаждавшие были отвлечены Шамилем. Юноша подставил обессилевшему Шамилю плечо, они сделали несколько шагов и бросились в пропасть. Когда солдаты добрались до края пропасти, открывшаяся перед ними картина была столь ужасной, что дальнейшее преследование представлялось уже бессмысленным. Один из солдат бросил в темную бездну камень, чтобы по звуку определить её глубину, но отклика так и не дождался. Лишь клекот орлов нарушал воцарившуюся после битвы тишину .

Во всеподданнейшем рапорте барона Розена из лагеря при селе Гимры от 25 октября 1832 года говорилось: «…Неустрашимость, мужество и усердие войск вашего и. в. начальству моему всемилостивейше вверенных, преодолев все преграды самой природой в огромном виде устроенные и руками с достаточным военным соображением укрепленные, несмотря на суровость горного климата, провели их, чрез непроходимые доселе хребты и ущелья Кавказа, до неприступной Гимры, соделавшейся с 1829 г. гнездилищем всех замыслов и восстаний дагестанцев, чеченцев и других горских племен, руководимых Кази-Муллою, известным своими злодеяниями, хитростью, изуверством и смелою военною предприимчивостью. …Погибель Кази-Муллы, взятие Гимров и покорение койсубулинцев, служа разительным примером для всего Кавказа, обещают ныне спокойствие в Горном Дагестане». Тело имама принесли на аульскую площадь. Гази-Магомед лежал, умиротворенно улыбаясь. Одной рукой он сжимал бороду, другая указывала на небо, туда, где была теперь его душа - в божественных пределах, недосягаемых для пуль и штыков .

Последствия

Не замеченный царским правительством вначале, мюридизм скоро окреп и вырос в грозную силу. «Положение русского владычества на Кавказе внезапно изменилось, - пишет цитированный выше Р. Фадеев, - влияние этого события простерлось далеко, гораздо дальше, чем кажется с первого разу». Мюридизм сделался для горцев мощным оружием. Лозунги газавата, священной войны с угнетателями, дали выход ненависти, накопившейся против завоевателей и местных феодальных владетелей и содействовали объединению разноплеменного населения Северо-восточного Кавказа. В религиозной оболочке сказывались стихийность, неоформленность крестьянского движения, отсутствие ясного понимания своих задач. Религиозная форма движения, возглавлявшегося мусульманским духовенством, затемняла классовый смысл мюридизма и способствовала позднее его распаду. Одним из главных вдохновителей и сторонников этого движения за освобождение простых горцев и был имам Гази-Магомед. Ему суждено было погибнуть смертью достойной настоящего дагестанца - не изменив своим идеалам, своему народу и товарищам. Опасаясь паломничества на могилу имама, его похоронили подальше от Гимров - в Тарках , но в 1843 г., приказом Шамиля тело Гази-Мухаммада было перенесено под Гимры .

Напишите отзыв о статье "Гази-Мухаммад"

Примечания

1. . Р. М. Магомедов, А. Р. Магомедов. 2012.
2. Гаджиева Мадлена Наримановна. . - Махачкала: Эпоха, 2012. - ISBN 978-5-98390-105-6 .
3. . Абдурахман Казикумухский. Калуга, 1864 г.
5. Б. Н. Земцов, А. В. Шубин, И. Н. Данилевский. : Учебное пособие для студентов технических вузов. СПБ.: Питер, 2013 - 416 с. ISBN 978-5-496-00153-3 .
6. Дадаев, Мурадула . islamdag.ru (19 декабря 2009). - «Тело имама Гази-Мухаммада было опознано с помощью мунафиков (лицемеров), отвезли его в Тарки. Там его сначала повесили на столбе, где тело провисело две недели, а лишь затем похоронили.» Проверено 15 января 2014.
7. Бобровников, В. О. Гази-Мухаммад // . - 2001.
8. Чичагова М. Н. Шамиль на Кавказе и в России. - М., 1991. С.20.
9. Мухаммед-Тахир. Три имама. - Махачкала, 1990. С. 10.
10. Казиев Ш. М. Имам Шамиль. - М., 2001. С. 34.
11. Мухаммед-Тахир. Три имама. - Махачкала, 1990.
12. Казиев Ш. М. Имам Шамиль. - М., 2001. С. 36.
13. Казиев Ш. М. Имам Шамиль. - М., 2001. С. 37.
14. Павленко П. А. Шамиль. - Махачкала, 1990. С. 14.
15. Павленко П. А. Шамиль. - Махачкала, 1990. С. 15.
16. Казиев Ш. М. Имам Шамиль. - М., 2001. С. 47.
17. В. Г. Гаджиев, М. Ш. Шигабудинов. История Дагестана: Учебное пособие; 9 кл. - Махачкала, 1993 г. - 41 страница
18. Казиев Ш. М. Имам Шамиль. - М., 2001. С. 49.
19. В. Г. Гаджиев, М. Ш. Шигабудинов. История Дагестана: Учебное пособие; 9 кл. - Махачкала, 1993 г. - 42 страница
20. Казиев Ш. М. Имам Шамиль. - М., 2001. С. 51.
21. Казиев Ш. М. Имам Шамиль. - М., 2001. С. 53.
22. Кровяков Н. Шамиль. - М., 1990. С. 21.
23. Мухаммед-Тахир. Три имама. - Махачкала, 1990. Стр.-20.
24. В. Г. Гаджиев, М. Ш. Шигабудинов. История Дагестана: Учебное пособие; 9 кл. - Махачкала, 1993 г. - 43 страница
25. Казиев Ш. М. Имам Шамиль. - М., 2001. С. 56.

Литература

• М. Н. Чичагова, , СПб., 1889 (репринт: М., 2009, Изд.: Вузовская книга, ISBN 978-5-9502-0384-8)
• Шапи Казиев ЖЗЛ. М., Молодая гвардия, 2010. ISBN 5-235-02677-2
• Комментированный пер. Т. Айтберова.
• пер. А. Барабанова.
• Стихи.
• Казиев Ш. М. Имам Шамиль. - М., 2001.
• Кровяков Н. Шамиль. - М., 1990.
• Павленко П. А. Шамиль. - Махачкала, 1990.
• В. Г. Гаджиев, М. Ш. Шигабудинов. История Дагестана: Учебное пособие; 9 кл. - Махачкала, 1993 г.

Отрывок, характеризующий Гази-Мухаммад

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.

На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l"Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь. – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов, – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ, молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C"est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.

Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим, с приехавшим из за границы. Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза.)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.

В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N"est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай, – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался.
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся, – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится, – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится, – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c"est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s"en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…

Доного Хаджи Мурад.

Сверкающий газават. Имам Гази-Мухаммад. Махачкала: 2007. 168 с.: илл.

Краткий биографический очерк Гази-Мухаммада – первого имама Дагестана и Чечни, его роль в национально-освободительной борьбе кавказских горцев против российской колонизаторской политики. Для любителей отечественной истории.

СВЕРКАЮЩИЙ ГАЗАВАТ. ИМАМ ГАЗИ-МУХАММАД

Посвящается горцам, погибшим в Кавказской войне против Российской империи

ВВЕДЕНИЕ

«В годину народных испытаний, как свидетельствует история, всегда являются люди, которые умеют понять настроение, разобраться в обстоятельствах, уловить общее желание всей массы, придумать какой-нибудь выход и встать во главе движения.

Такой человек появился и в Дагестане с новым учением мюридизма. Это и был тот выход, которого инстинктивно искал каждый. Мюридизм объединил враждующие племена и не враждующие. Он вдохнул в них нравственную силу и благословил на борьбу с неверными во имя Аллаха, во имя пророка – во имя народности и религии!.. Новый учитель был Кази-Мулла».

Эти возвышенные слова о первом имаме Дагестана принадлежат российскому автору П.Алферьеву, сказанные им через 70 лет после гибели предводителя горцев. Необычно. Ведь в официальных имперских приказах, донесениях, рапортах, в российских исторических хрониках Кази-Мулла представлялся с самыми различными приставками, типа «изувер», «злоумышленник», «злодей», «мошенник» и пр.

Однако, несмотря на такие нелестные эпитеты противника, в народной памяти и официальной истории он остался как «Кази-Мулла» («Святой мулла»). И было за что его так называть, поскольку вся короткая жизнь этого горца, сотканная из постов, молитв, боевых походов, посвященная служению Всевышнему, была смерчем побед и поражений и завершилась славной смертью.

Имамом Гази-Мухаммад прожил недолго, но его короткая жизнь была яркой и стремительной, как метеор, заставившей врагов «содрогнуться и поникнуть».

Нападение на столицу аварских ханов Хунзах, осада российских крепостей «Бурная» и «Внезапная», блокада Дербента, взятие и разорение Кизляра, сражение под Владикавказом, осада Назрани! Сколько их было внезапных налетов и чувствительных ударов царским войскам! Имам был неуловим.

«Враги увидели, – отмечал летописец Хайдарбек из Геничутля, - что исламское государство стало увеличиваться изо дня в день и усиливаться благодаря мухаджирам и борцам за веру, прибывавшим целыми группами».

Гази-Мухаммаду не суждено было встретиться на поле боя с А.Ермоловым, отозванным с Кавказа в марте 1827 г. К этому времени религиозно-политическая деятельность Кази-Муллы только развивалась, и до потрясений было еще далеко.

Но уже тогда «проконсул Кавказа» понял всю опасность мюридизма для царской политики в горном крае и предчувствовал, что повлечет за собой его распространение среди горцев. Чувство Ермолова не обмануло, Дагестан и Чечня того времени были подобны сухим дровам, которые с нетерпением ожидали искру, и эта искра была высечена клинком сабли имама Гази-Мухаммада в его священной войне, имя которой - ГАЗАВАТ.

«НАДОБНО БЫЛО УМЕРТВИТЬ В КОЛЫБЕЛИ…»

Согласно преданию Гази-Мухаммад (искаж. рус. Гази-Магомед, Кази-Магома, Кази Мулла. – Д.Х.М.) происходил из влиятельного гидатлинского рода узденей (свободных общинников) в Дагестане. Его прадед Ибрагим Хаджияв жил в ауле Урада. Дед Исмаил, оставивший после себя добрую память, во второй половине XVIII века будучи молодым человеком переехал учиться в аул Гимры (Гену) Койсубулинского общества (ныне Унцукульский район в Дагестане). Здесь он женился и обосновался. После смерти жены Ханики, он по приглашению жителей работал священнослужителем (будуном) в ауле Каранай. Своего сына Мухаммада Исмаил женил на гимринской девушке из местного известного рода Мадайилал, звали ее Багисултан (Багистан). Она родила двух дочерей – Аминат и Патимат, а примерно в 1794 (1795) году на свет появился Гази-Мухаммад бен Мухаммад бен Исмаил ал-Гену ал-Авари ад-Дагистани. Так звучало его имя на мусульманский лад.

Существует предание, что первоначальным его именем было Мухаммад, а после того как он стал первым имамом Дагестана и Чечни, возглавив освободительное движение горцев против русских завоевателей и местных феодалов, к его имени добавили слово «гази», что значит «воитель за веру». Однако эта версия ошибочная.

«Надобно было умертвить его в колыбели…» – так «образно» высказался в свое время один русский исследователь Кавказской войны, припоминая длинный шлейф неприятностей, бед и катастроф, которые доставил Гази-Мухаммад российским властям на Кавказе.

Сестры Гази-Мухаммада были выданы замуж за двух братьев. Браки в Дагестане заключались в раннем возрасте, вот и 15-летнему Гази-Мухаммаду отец начал сватать девушку по имени Шамай, дочь гимринца Далил Мухаммадгази. Однако будущий имам, не желавший в то время жениться, сумел убедить отца не делать этого. Через некоторое время, «не сдаваясь», отец засватал другую девушку, и на этот раз Гази-Мухаммад вынужден был согласиться на брак. Его женой стала другая Шамай – дочь Али Галбацилава. Гидалав (прозвище отца имама) был неспокойным человеком. В народной памяти он остался как «хороший ученый с плохим характером».

Людям он говорил, что «пьянящий» напиток не следует употреблять, а сам попивал сильно. В руках имел ремесло и был проворен. Делал приклады к ружьям, точно как «фаранг» (француз, европеец). «Ничто не ускользало от него на удивление всем, кто видел его за работой. Был он кузнецом, серебро - и железоделателем, изготавливал приклады для ружей. С кем он бывал в раздорах или против кого он был зол, тем наносил вред…»

Однажды, рассердившись на отца, Гази-Мухаммад воскликнул: «До какой поры ты будешь продолжать такое поведение? Неужели ты так и не опомнишься? Не стыдно ли тебе так плохо вести себя, будучи ученым человеком? Ты сгубил своего отца, у которого разорвалось сердце от твоего образа жизни. Теперь ты погубишь и меня. Произнеси тавбу (раскаяние) и брось пить!» Отец вскипел: «Ты будешь меня учить уму разуму, какой мудрец». Гази-Мухаммад обиделся на него: «Клянусь Аллахом, после этого я не покажусь тебе на глаза и не останусь здесь. Живи, как хочешь». С этими словами он оставил дома молодую жену, родителей и ушел за пределы аула продолжать свое обучение у известных алимов.

Прошло немного времени, и сын получил известие о смерти отца. Вернувшись домой, Гази-Мухаммад в течение недели читал Коран на могиле отца, просил Всевышнего простить грехи его родителя, затем дал развод своей жене. После долгих раздумий он решил бросить свою учебу и заняться изготовлением ружейных прикладов, ремеслом, которому в свое время обучил его отец.

Узнав о намерениях сына, мать возразила ему: «Сын мой Гази-Мухаммад! Что это ты делаешь? Бросив свое учение, принимаешься за никчемное ремесло, засев дома. Не стыдно ли тебе? Если же ты думаешь, что можно делать и то и другое, то знай, что в одной руке нельзя удержать два плода. Брось ты это, сын мой! Иди в муталимы, продолжай учение, ничто не сравнится с учением, как в мирской, так и в загробной жизни».

Слова матери глубоко засели в сердце Гази-Мухаммада и он продолжил свое обучение; будучи настойчивым, посещал лучших ученых, исходил многие аулы в поисках новых знаний.

Вскоре юноша сам намекнул матери о женитьбе на Патимат, дочери Микаилил Хаскиля. Поскольку она была совсем еще юной, Гази-Мухаммад женился на Били, дочери Хаджиль-Хаскиля. Но, несмотря на создание семьи, будущий имам продолжал повышать свое образование, постепенно получая известность во многих близких и отдаленных аулах.

В ПОИСКАХ ЗНАНИЙ

Из него получился хороший ученый, хотя сам он скрывал свои знания от других, в том числе и от своих земляков гимринцев. Прослышав об известном алиме, как бы далеко он ни находился, Гази-Мухаммад направлялся к нему, чтобы поучиться у него и испытать учителя. Однажды в Гимры по делам прибыл известный ученый Саид Араканский, у которого в свое время обучался и Гази-Мухаммад. Ученый спросил у одного из своих гимринских кунаков: «Знаешь ли ты муталима из вашего аула по имени Гази?» – «Есть такой, – ответил тот, – который бывает и там и здесь, бродит по аулам». Тогда Саид сказал ему: «Да, оказывается, ты его не знал, я тебя спрашиваю о нем не потому, что я его сам не знаю, я хотел разузнать, известна ли вам его ученость, успехи и хорошие качества. Выясняется, что не известна. Это ведь не простой человек. В нашем обществе не найти еще одного такого ученого, как он. Приходил он раз ко мне, с тем, чтобы учиться у меня, а на деле сам поучил меня и ушел. Совсем особых свойств человек он. Вы тоже узнаете его после…»

Саид Араканский был ученым большой эрудиции, знал арабский, турецкий и персидский языки. Среди его учеников были такие известные люди, как будущие имамы: Гази-Мухаммад, Гамзат Бек и Шамиль, будущий шейх Мухаммад Ярагский, Саид из Игали, Мухаммад Тахир ал-Карахи, Даидбек из Голотля, Загалав из Хварши, Ташев Хаджи из Эндирея, Нурмухаммад Кади из Хунзаха, Юсуф из Аксая, Мирза Али из Ахты, Абдурахман из Казанища и многие другие. Саид преподавал им арабский язык, логику, философию, мусульманское право и другие науки.

Особые взаимоотношения были у Саида с его учеником Гази-Мухаммадом. Их споры заканчивались поздно ночью, итак продолжалось довольно часто, пока другие муталимы, не дождавшись своей очереди подискутировать с ученым, не выказали своего возмущения.

«Каждый день ты занимаешься с Гази-Мухаммадом из Гимры, – обратились они к Саиду Араканскому. - До каких пор мы будем слушать вас? Мы здесь не для того, чтобы смотреть, как ты ему читаешь урок, а чтобы и самим учиться. И ему, и нам отведи время. Если будет так продолжаться, то мы уйдем от тебя». – «Что делать, друзья мои, – ответил им Саид, – ведь большую часть времени мы проводим не в том, что я преподаю Гази Мухаммаду, а он преподает мне».

Знаменитый ученый увидел в Гази-Мухаммаде способнейшего ученика. Но ученик был не согласен с учителем в ряде вопросов, а уже позднее, когда был избран имамом, стал противником своего преподавателя. Саид Араканский был не только теологом, но и государственным деятелем, принимавшим участие в совещаниях представителей местной знати, был дружен с аварскими, гази-кумухскими, тарковскими, дженгутаевскими ханами и шамхалами, принимал участие в их политических советах. Он порицал воинственные действия имама Гази-Мухаммада и рассматривал их как «несовместимые с исламом и шариатом и враждебные идеям и делам пророка».

Что побудило известного алима так рьяно выступать против имама и других «шариатистов»? Не страсть ли к деньгам и сытой, спокойной жизни под тенью двуглавого орла? Записки генерала А.Ермолова отчасти подтверждают это.

«…Здесь в Казанище, – вспоминал «проконсул Кавказа», – склонил я шамхала (Тарковского) пригласить к себе Саида-эфенди, известного ученостью и между горцами пользующегося величайшим уважением и доверенностью, принадлежа к числу главнейших священных особ, он имел большое влияние на действия ближайших к нам народов. Будучи в дружеских с шамхалом сношениях, он приехал к нему и познакомился со мною. Несколько раз виделся я с ним, но не иначе, как у шамхала, и в ночное время: дабы не было подозрения между горцами о знакомстве между нами. И они оставались в убеждении, что он не угождал ни одному из русских начальников. В нем нашел я человека здравомыслящего, желающего спокойствия, и мне не трудно было угадать, что он не откажется быть мне полезным. О свиданиях с ним не знал никто из моих приближенных, кроме одного, необходимого мне, переводчика. Посредством шамхала я обещал Саиду-эфенди доставлять жалованье».

13 января 1830 года имам с отрядом вторгся в Аракани, где арестовал жителей, не согласившихся принять шариат. Саид бежал. «В его доме было тогда разлито содержимое винных кувшинов, имевшихся в Аракани», - отмечал летописец ал-Карахи.

Отношения с бывшим учеником были вконец прерваны. В мае того же года, как следует из донесения главнокомандующего Отдельным кавказским корпусом графа И.Паскевича, «ученый араканский кадий Саид-эфенди… равномерно поспешил засвидетельствовать письмами преданность свою к русским».

А через год уже барон Г.Розен в роли главнокомандующего докладывал в Санкт-Петербург, что «Саид кадий араканский ревностно старается вооружить общество свое против Кази Муллы, особенно же усугубил он к сему свои усилия, получив уведомление о всемилостивейше пожалованной ему пенсии». Но это было позднее, а пока Саид продолжал заниматься преподавательской деятельностью, восхищался способностями Гази-Мухаммада и внимательно наблюдал за ним, в глубине души чувствуя приближение тревоги и опасности.

Последний же развелся со своей женой Били и, наконец, женился на Патимат, которая подросла (ей в то время исполнилось тринадцать лет), и с которой он давно хотел связать свою жизнь.

Продолжая постигать знания, Гази-Мухаммад побывал в ауле Чиркей, где его просили остаться преподавать. Далее будущий имам преподавал в ногайских и черкесских землях, в Кизляре. Не догадывались в то время кизлярцы, что через несколько лет этот незнакомый юноша в роли имама со своим могучим отрядом совершит опустошительное нападение на их город.

Через три года после женитьбы у Гази-Мухаммада, которому тогда было около тридцати лет, родилась дочь Салихат. Позже будущий имам Шамиль скажет про нее: «Хотя она и несовершеннолетняя, она умнее взрослого человека». Впоследствии Салихат вышла замуж за Тагира из Унцукуля, но рано умерла. Муж ее сражался против русских вместе со всеми тремя имамами, при обороне укрепления Ахульго в 1839 году, был советником имама Шамиля и героически погиб в 1840 году в Гимринском ущелье.

Недолго была замужем и жена Гази-Мухаммада. Патимат было всего 27 лет, когда погиб ее муж. Жила она долго и, по свидетельствам современников, была очень религиозной и образованной женщиной.

РАСПРОСТРАНЕНИЕ ШАРИАТА

«Примерно в 1240 г. (1824/1825), - пишет дагестанский летописец Хайдарбек, - Всевышний послал на землю Дагестана ученого-новатора, большого труженика, святого угодника эпохи ослабления веры, выдающегося храбреца, играющего роль сабли, обнаженной против людей заблудших и тиранов, героя-очистителя мусульманской религии от всякой накипи, нового главу ислама – имама Гази-Мухаммада Гимринского».

В жизни Дагестана, как впрочем и на всем Кавказе, адаты всегда играли заметную роль. По адатам судили, выдавали замуж, осуществляли кровную месть. Достаточно сильны были и религиозные устои, тесно переплетавшиеся с адатами в жизни горцев.

Познавая ислам, Гази-Мухаммад все более и более убеждался в превосходстве шариата для горского населения, и поэтому его намерения ввести шариат с каждым днем росли и крепли. Дело это было непростым, и Гази-Мухаммад решил начать его со своей семьи и ближайших родственников. «Если мы не введем шариата, нет разницы между нами и кафирами».

Как-то, проходя со своим племянником мимо кладбища, Гази-Мухаммад сказал: «Видишь ли ты эти могилы? Среди людей, которые покоятся внутри этих могил, нет ни одного, который бы при жизни не обещал впоследствии сделаться хорошим, и который не откладывал бы на «потом» исправление своего поведения. Ангел смерти, по наступлению срока жизни, ни одному из них не дал времени на исправление. Смотри же ты! Малое, содеянное теперь же, много лучше большого, что оставлено на «после». Не откладывай исправления своей жизни на потом. Иначе горестно будет тебе впоследствии…»

Много размышляя о дальнейших действиях, Гази-Мухаммад составил книгу, включающую в себя доводы о необходимости установления повсеместно шариата на основе Корана и хадисов, и назвал ее «Аятул Бугира ли Русамой Кумасра» («Стихи радости [истины] для судей аула Гимры»). Позже книга попала к Саиду Араканскому, который внимательно ее прочитал и дал ей свое название – «Илам би Иртидади эль Хуккам» («Оповещение об отступничестве судей от религии»).

Другой ученый дал книге другое название «Бахр эль Бурханил артидади уруфан Дагестан» («Блестящие доказательства отступничества от веры религии судей Дагестана»).

Разъезжая по аулам, Гази-Мухаммад распространял шариат, читал проповеди на пятничных молитвах, дискутировал с учеными; словом, поступками, иногда кулаками старался внушить окружающим явное превосходство религиозных законов и требовал искоренения всех вредных обычаев. Многие села приглашали молодого проповедника к себе, были и противники.

«Гази-Мухаммад славился ученостью, – говорил о нем современник, – он знал наизусть 400 изречений (хадисов) пророка… Он побеждал всех других ученых горцев, доказывая справедливость своих действий на основании хадисов. Народ смотрел на Кази Муллу, как на человека «украшенного всеми редкими качествами, храброго, просвещенного и благочестивого руководителя, избранника Божьего». Хотя он был простой гимринский уздень, но «человек глубоко ученый, украшенный небесной милостью и пользовавшийся общим уважением и доверием дагестанского народа… Красноречие и сила слова Кази Муллы поражали слушателей».

Имам вел скромный, если не аскетический образ жизни. Узнав о прибытии Гази-Мухаммада в аул Чиркей, многие местные жители обсуждали новость. О гимринце говорили, что он вводит шариат, наказывает даже важных людей за их недостойные поступки, что он хороший ученый. Всем хотелось его увидеть, представляли его редким красавцем, крупного телосложения. Когда гость со своими единомышленниками прибыл в аул, женщины стали спрашивать друг друга:

«Какой же из них Гази-Мухаммад?» – «Наверное, вот тот», – указывали они, увидев человека более менее рослого и в хорошей одежде.

«Эй, женщины, вон Гази-Мухаммад», – сказал им один житель, и все обратили внимание на горца в короткой потрепанной черкеске из желтого сукна, невзрачной папахе, поверх которой была повязана пятнистая чалма, а оружие висело на сыромятном ремне. «Так это про него шла такая молва, - воскликнули женщины, – и его-то боялись люди. Бесцветный, как наш сельский пастух!»

К 1830 году, имея во многих аулах своих приверженцев, подчинив своему учению значительную часть аварцев, гумбетовцев, салатавцев, кумыков, поддерживаемый духовенством в Койсубулинском обществе и заручившись преданностью чиркеевцев, Гази-Мухаммад создал отряд. В него вошли около 400 последователей. С помощью него Гази Мухаммад имел возможность претворять свои цели в жизнь, при необходимости с помощью вооруженной силы. Однако был один человек, который своим влиянием мог существенно помешать деятельности нового проповедника. Это был Саид Араканский.

Зная, что бывший учитель осуждает его действия, Гази-Мухаммад решил «навестить» его. Отправив предварительно письмо Саиду с требованием ввести в ауле шариат, Гази-Мухаммад пригрозил, что в случае отказа сделает это сам силой. Кадий не мог предположить, что его бывший ученик может посягнуть на его дом и поэтому не предпринял никаких мер предосторожностей, а сам в это время находился в гостях у Аслан Хана Гази-Кумухского.

Тем не менее, Гази-Мухаммад решительно взялся за дело. Никогда араканцы не видели стольких вооруженных людей с повязанными белыми чалмами, со знаменами; они, распевая молитвы, показались на дороге, ведущей в их аул. Жители выслали навстречу Кази-Мулле 30 почетных лиц, которые тут же были объявлены аманатами. Вступив в аул, он потребовал у араканцев присягнуть на шариат, что было исполнено. Все вино, приготовленное для продажи жителями аула, Гази-Мухаммад велел вылить на улицы. Конфисковав книги ученого, имам сделал следующее распоряжение:

«А теперь все вино, найденное в доме Саида, вылейте в его кабинет. Учитель мой никогда не мог насытиться им, пусть же дом насытится его запахом».

Когда выносили библиотеку Саида Араканского, среди его книг и бумаг горцы обратили внимание на лист бумаги со стихами самого владельца, адресованными к Гази-Мухаммаду:

Воистину я воспитал щенка в течение моей жизни,

Сделавшись собакой, он укусил меня за ногу.

Воистину я обучил некоего выпускать стрелу,

Сделавшись мастером, он выстрелил в меня.

После Саида Араканского взор Кази-Муллы был устремлен к другому авторитетному духовному лицу, который к тому же был и правителем. Мухаммад Кади Акушинский имел большой авторитет в даргинском обществе, в письме к нему имам высказал пожелание приехать в Акушу для распространения шариата. Акушинский правитель ответил ему, что он и его люди придерживаются шариата, а насчет прибытия к нему имама просил повременить.

Слава о Гази-Мухаммаде и его проповедях докатилась и в низменные районы, подвластные шамхалу Тарковскому, куда не раз обращал свой взор будущий имам. И как это не покажется странным, инициатором прихода сюда Гази-Мухаммада был сам генерал-лейтенант, Мехти шамхал Тарковский.

В «ГОСТЯХ» У ШАМХАЛА ТАРКОВСКОГО

Привилегированные сословия всегда играли заметную роль в исторических процессах Дагестана: ханы аварские, казикумухские, мехтулинские, кюринские, дербентские, уцмии каракайтагские, беки табасаранские и другие. Среди всех перечисленных особо выделялся «дом Тарковских», на протяжении нескольких веков являвшийся опорным столбом российской политики в Дагестане.

В 1638 году шамхал Сурхай Хан под именем Владетеля Кумыкского и Тарковского, получил грамоту на принятие его в подданство России. Эта грамота была подтверждена через 5 лет царем Михаилом Федоровичем. И хотя после этого случилось неповиновение отдельных представителей шамхальского рода, тем не менее, царская Россия приобрела в лице Тарковских верного проводника своих политических интересов.

В 1794 году управление шамхальством возлагается на Мехти-бека. В грамоте, полученной от императора Павла I, он утверждался шамхалом с саном тайного советника и жалованьем 6 тыс. руб. в год. В грамоте, в частности, говорилось: «...Яко же мы сим жалуем и утверждаем, повелевая всем верноподданным нашим обитателям Дагестана, чиноначальникам, беям, старшинам и всему народу признавать его, Мехти-бея, под верховным нашим покровительством и державою своим законным Тарковским, Бойнацким и всего Дагестана владетелем и шамхалом, оказуя ему всякое во сем достоинстве благоугодное нам и верности императорскому престолу нашему свойственное подданническое послушание и покорность».

18 июня 1800 года в ауле Тарки, столице шамхалов, в присутствии российского посланника майора А.Ахвердова и многих почетных людей Мехти-бек официально стал Мехти шамхалом, торжественно присягнул на Коране быть вер¬ным и усердным царскому престолу, обещав сохранить «верноподданническую верность».

19 июля 1800 года Мехти шамхал принимает повторную присягу в связи с присвоением ему чина генерал-лейтенанта, о чем был послан рапорт в Коллегию иностранных дел от главнокомандующего на Кавказе генерал-лейтенанта К.Ф. Кнорринга.

23 августа 1806 года в управление Мехти шамхалу передается Дербентское ханство, а 10 сентября 1806 года император Александр I высочайшей грамотой утверждает Мехти шамхала еще и ханом Дербентским. В связи с новым титулом Мехти шамхал награждается, «во уравнение с прочими ханами», знаменем с государственным российским гербом, саблей, украшенной драгоценными камнями, и золотой медалью с бриллиантами и подписью: «За усердие и верность». Кроме того, Мехти шамхал, сверх жалованья, отпускавшегося ему от казны на содержание войска, мог пользоваться всеми доходами дербентского владения (Улусский магал), за исключением г.Дербента, который был занят русскими войсками и доходы которого вносились в казну.

Насколько Мехти шамхал был предан русскому правительству, можно судить по такому факту.

Когда генерал А.Ермолов направился в 1818 года с войсками в Дагестан для усмирения горцев, шамхал был единственным из дагестанских владетелей, который встретил царские войска далеко за пределами своего владения и находился при них со своими приверженцами в течение всего похода Ермолова, тогда как другие дагестанские владетели вышли против царского отряда. После этого события отношения Мехти шамхала с соседями были испорчены, и царское командование на Кавказе вынуждено было начать «постепенное занятие в шамхальстве стратегических пунктов, дабы защитить владение Тарковское от враждебных по¬кушений горцев и иметь через это владение свободное сообщение с южным Дагестаном».

Слухи о Гази-Мухаммаде дошли и до шамхальских владений. Лазутчики передают Мехти шамхалу о впечатлении, которое производят на горцев проповеди гимринского жителя. Шамхал внимательно следит его за действиями, а в 1827 г., когда Гази Мухаммад получил всеобщую известность своими воззваниями, Мехти шамхал решается при¬гласить его к себе. Зачем? Умный, осторожный, остающийся все также преданным российским властям, шамхал приглашает к себе человека, к которому уже проявились подозрительность и неудовольствие со стороны этих властей. Неужели сила слова горца из Гимры была так велика, что заставила такого большого человека, как шамхал Тарковский, генерал-лейтенант Российской службы, просить приехать к нему. После первого письма к имаму, на которое не последовало ответа, шамхал через сво¬их лазутчиков посылает оче¬редное послание Гази-Мухаммаду, в котором пишет:

«...Ты уклонился от посещения, когда я пригласил тебя, видимо, потому, что ты в чем-то усомнился. Я и теперь приглашаю тебя, хочу, чтобы ты приехал вместе с моим посланником. Не уклоняйся. Все ученые Дагестана приезжают ко мне, и я люблю их, не будучи сам ученым».

Однако имам вновь отказался приехать в Тарки, послав шамхалу ответ: «Привет вам. А затем: если удивляться, то удивительнее всего следующие слова: «Я люблю ученых и приглашаю их». Ты не знал цены науки. Если бы знал, то ты не вызвал бы ученых к себе, а сам бы посещал их, потому что науку посещают, а не наука посещает. Я не пойду к султанам. Если у них ко мне имеется дело, пусть они сами приходят. Пусть посещают мои мечети или приедут ко мне домой. Васалам».

Через два года Мехти шамхал вновь обращается к имаму: «Я слышал, что ты пророчествуешь, если так, то приезжай ко мне. На¬учи народ мой и меня святому шариату; если же ты не приедешь, то бойся суда Аллаха: на том свете я укажу на тебя как на виновника, которого просил, но он не хотел наставить на путь истинный».

После такого послания имаму ничего не оставалось де¬лать, как исполнить просьбу шамхала. Он пришел к нему в Параул (где в то время находился шамхал) один, пешком и при встрече грубо потребовал ввести шариатский закон в шамхальских владениях.

«Ты валий Дагестана, все народы тебе повинуются, а которые независимы, слушаются тебя. Ты должен быть блюстителем шариата. Твои подданные называют себя мусульманами, но не знают, что такое мусульманин. Все народы подвержены грехам, грех лежит на твоей душе. Так дозволь мне научить твой народ шариату, прикажи ему слушаться меня, и за такое доброе дело Аллах наградит тебя раем».

У шамхала изменился цвет лица, он размяк и прошептал: «Я сделаю это, сделаю». А затем, после ухода имама, откровенно признался своему приближенному: «Клянусь Аллахом, я был близок к тому, чтобы намочить штаны в страхе от него». Казалось, что шамхал поднимется для совершения дела, к которому взывал Гази-Мухаммад, но «так он никуда и не продвинулся» и, «учитывая, какие могут быть последствия, позволил Гази-Мухаммаду заниматься проповеднической де¬ятельностью, а сам уехал в Петербург».

Мехти шамхал прибыл в столицу России по нескольким причинам. Во-первых, представиться новому царю Николаю I. Во-вторых, чувствуя, что пора подумать о своем преемнике, шамхал решил ходатайствовать о назначении на шамхальское место своего старшего сына Сулеймана-паши, которому он поручил на время отсутствия управлять владением. Царь удовлетворил просьбу шамхала и пожаловал Сулейман-паше чин полковника, а младшему сыну Зубаиру - чин майора. Средний сын Абу-Муслим был замечен как будто в «поощрении действий Кази-Муллы», в надежде обратить их в пользу своих властолюбивых видов на шамхальство против своего старшего брата, к которому он питал вражду. Для него отец наград не хлопотал. В-третьих, Мехти шамхал представил устный проект занятия селения Темир-Хан-Шуры под крепость, т.к. это место имело, по его словам, важное стратегическое значение. Об этом Мехти шамхал докладывал еще раньше главнокомандующему на Кавказе графу И.Паскевичу, который с недоверием отнесся к данному проекту.

Имам Гази -Магомед», изданной в Махачкале... вижу, как подобно сверкающим алмазам проходит мимо меня... скандировали: «Мусульмане! Газават! Газават!» Так раздавались угрозы... с разрешения знаменитого шейха Мухаммада из Яра-глы заключили...

«петербургское востоковедение» (1)

Документ

Востоком и Западом, разгромил Газу , предал огню Персеполис и... мифического царя, этот сверкающий нимб направлял людей, ... он называл их джихадом и газаватом ). Следуя примеру отца, в... имам 157 Мухаммад б. ‘Али б. Лайс 170 Мухаммад б. Ануш-Такин 185 Мухаммад ...

Муртаза мутаххари ислам и иран история взаимоотношений санкт-петербург 2008

Документ

В обязательных для мусульман священных войнах (газават ). А на с. 306 и 307 ... им . Газали , Абу Хамид Мухаммад 37, 45, 139 им . Газали

Гази Магомед Ибн Исмаил аль-Джимрави аль-Дагистани (в русских источниках Кази-Мулла, Гази Магомед), родился в начале девяностых годов XVIII столетия в ауле Гимры, втором по величине селении в Хиндальском обществе (называемом также Койсубу). С ранних лет Гази Магомед проявил склонность к религии. Он учился у самых известных улама Дагестана, а завершил образование у Сайда аль-Харакани, кади своего аула Гимры, очевидно, самого мудрого из них.

Свое обучение Гази Магомед закончил в 1820 г., после чего направился к шейху Сайду Джамалу аль-Дину аль-Кази-Кумуки, который ввел его в братство Накшбандийа-халидийа. Затем Джамал аль-Дин направил Гази Магомеда к своему учителю-муршиду шейху Мухаммеду аль-Яраги, «чтобы завершить изучение шариата. Передав ему все свои знания тариката, эфенди Мухаммед благословил Гази распространять учение по Дагестану и отдал ему в жены свою дочь».

Таким образом, Гази Магомед стал одним из халифов Джамала аль-Дина и энергично начал свою просветительскую деятельность. «Он обладал редким даром сочетать серебро речи с золотом молчания. Шамиль называл его «молчаливым голубем», другие же говорили, что сердца людей льнут к его губам, и что одним вздохом он мог поднять бурю в душах людей». В 1827 г. он уже имел широкую известность, и шамхал Мехти-хан позвал его «прийти к нему и обучить шариату его самого и народ». Гази Магомед откликнулся на эту просьбу только в 1829 г. и после повторных приглашений шамхала. К тому времени у него уже были свои последователи, некоторые из них уже практиковали с ним рабиту .

К концу 1829 г. за Гази Магомедом уже шли «почти все подданные шамхала, значительная часть аварцев, жители Кунбута [Гумбета], Салатау и кумыки. Ему были послушны священнослужители Хиндала, и народ Чирхана полностью ему доверял». Именно в конце 1829 г. Гази Магомед почувствовал, что время не ждет. До того момента он проповедовал идею, которую можно назвать «пассивным сопротивлением» . Теперь перед лицом надвигавшегося нашествия он решил, что шариат должен вводиться силой и таким путем объединить горцев для отпора .

В конце 1829 г., а потом еще раз на более широком собрании улама и старейшин его объявили имамом (здесь в обычном значении «вождь») Дагестана как наиболее выдающегося деятеля Накшбандийа-халидийа. После этого Гази Магомед обнародовал воззвание к правителям и народам Дагестана внедрить шариат в жизнь, угрожая наказанием тем, кто этого не станет делать. Вскоре он объявил русским джихад. Часть накшбандийских лидеров воспротивилась его шагам. Первым и самым главным противником этих мер стал Сайд Джамал аль-Дин. Чтобы преодолеть сопротивление своего муршида, имам через его голову обратился к самому Мухаммеду алъ-Яраги.

С благословения Мухаммеда аль-Яраги Гази Магомед собрал своих сторонников и начал «обходить аул за аулом, чтобы (силой) вернуть грешников на праведный путь, наставить заблудших и сокрушить преступное начальство аулов». Первым имам вошел в аул Аракани, где он разрушил дом своего учителя Сайда и повелел хранящееся в доме и во всем ауле вино вылить на землю. Сайд аль-Харакани был одним из самых выдающихся улама в Дагестане и зачинщик бунта 1819 г. Впоследствии он примирился с правлением (по некоторым источникам в результате длившегося ночь напролет разговора с Ермоловым) и стал одним из главных противников Накшбандийа-халидийа. Среди прочего он упрекал на-кшбандийцев в том, что те вводят шариат и отменяют адаты. Он возражал также против запрета табака и водки, истолковывая коранический запрет вина как не относящийся ко всем спиртным напиткам.

В середине февраля 1830 г. Гази Магомед был в Анди, где вступил в переписку с правившей там вместо своего малолетнего сына Паху-Бике. Имам обратился к ханше с призывом присоединиться к его войску и порвать отношения с . Не получив от нее вразумительного ответа, он вступил в Аваристан и осадил Хунзах, но 24 февраля был разбит. Русские источники справедливо объясняют его поражение тем, что действия имама в преддверии нападения русских на Чарталах были преждевременными. Но это был временный сбой в реализации планов имама. Захват русскими Чарталаха (март 1830 г.) возмутил весь Дагестан, и это сыграло ему на руку. Чарталахские общества обратились за помощью к дагестанским братьям, те сразу на это откликнулись, и с мая по декабрь 1830 г. несколько больших отрядов горцев, предводимых сподвижниками Гази Магомеда, спустились с гор в Алазанскую долину и вступили в стычки с русскими. В самом Дагестане развернулось широкое движение за объединение всех горцев против русских. Было важным и то, что шейх Мухаммед аль-Яраги в сентябре 1830 г. от молчаливой поддержки перешел к открытому содействию Гази Магомеду и тоже объявил русским джихад.

Влияние Гази Магомеда росло и ширилось. Уже в апреле 1830 г. это ощущалось среди . В Чечне он с самого начала пользовался поддержкой вождей восстания 1825–1826 гг. Авко, Мухаммеда аль-Маюртупи и Бейбулата. В мае 1830 г. имам направил в Чечню своего помощника шейха Абдаллаха аль-Ашалти. Этот порученец оказался очень деятельным, он успешно провел мобилизацию бойцов и стал во главе войска. Своим визитом в Чечню в сентябре-октябре 1830 г. имам еще больше упрочил там свое влияние.

Что касается Дагестана, то как писал А. Л. Зиссерман:

«1830 год стал годом распространения в обществах горцев мюридизма, годом их набегов на подчиненные деревни, годом перетягивания жителей предгорий на свою сторону. А тем временем наши малочисленные колонны мотались то туда, то сюда, вступали с горцами в перестрелку, изгоняли из одного селения, чтобы на следующий день делать то же в другом… Издавались воззвания, которые никого не волновали, заключались договора, которые никто не выполнял, и все писались и писались доклады высокому начальству и всевозможные указания».

Это самокритичное и карикатурное описание, по существу, верно отражает тогдашнюю обстановку. Ответные действия русских оказывались на руку Гази Магомеду и содействовали его движению. Прежде всего, как это часто случалось и ранее, русские не восприняли деятельность имама всерьез. Когда в ходе подготовки генерального наступления на горцев Паскевич заинтересовался этим явлением, местные командиры, исходя из собственных соображений, стали присылать ему самые противоречивые сведения.

Чтобы прояснить обстановку, Паскевич послал в Дагестан своего протеже майора Ивана Корганова с заданием все досконально выяснить и определить, что и как следует делать. Однако Корганов, которого впоследствии прозвали «Ванька Каин, предоставленные ему полномочия использовал в свjих корыстных интересах, вмешался в интриги внутри и вокруг аварского правящего дома и еще больше запутал и усложнил ситуацию. Арестовав Абу Муслима, брата шамхала, пользовавшегося у местного населения большим влиянием, он фактически подтолкнул горцев на грань бунта. И лишь разразившаяся в это время эпидемия холеры помешала началу восстания.

Здесь русские перепробовали все: они вели переговоры с Гази Магомедом, использовали силу и экономическое давление, пытались арестовать обоих муршидов, хотели захватить имама живым или мертвым и даже планировали его убийство. Но ни одно из этих мероприятий не было доведено до конца, и все они дали обратный результат. Говоря точнее, все эти действия проводились одновременно или в быстрой последовательности, внося путаницу и нейтрализуя результат друг друга. Например, попытки начать переговоры с имамом предпринимались в тот момент, когда другой командир вел подготовку к его убийству. В конце 1830 г. Паскевич послал Гази Магомеду в подарок платье и 50 голландских гульденов. Но командир, через которого передавался этот подарок, решил иначе и передал то, что предназначалось имаму, одному из местных князьков.

В конце мая 1830 г. к аулу Гимры подошла колонна русских численностью в 6000 штыков с 23 пушками и 6 мортирами. Командовавший этим войском генерал-майор Р. Ф. Розен счел свои силы недостаточными и от штурма аула отказался. Вместо этого он захватил скот хиндальцев, содержавшийся в то время на зимних пастбищах предгорий, рассчитывая таким образом вынудить Хиндал сдаться или изгнать имама. Но план полностью провалился и ударил по самим русским, и не последним в неудаче было то обстоятельство, что в результате пропало много скота.

Провал кампании Розена означал победу горцев, но потеря скота была для них тяжелым ударом. Это вынудило Гази Магомеда в начале марта 1831 г. «занять позиции в Агач-Кале» (Чумкескент). С этих позиций он мог оборонять Хиндал и в то же время нападать на русских в предгорье.

Ответные действия русских командиров оказались еще более путаными и бездарными, чем в предыдущие годы: командующий войсками в Дагестане Бекович-Черкасский 19 апреля попытался выбить горцев оттуда, но безуспешно. Он уехал в Дербент, оставив войска под командование полковника Мищенко. Тот 1 мая опять предпринял попытку штурмом взять позиции горцев, но и ему это не удалось.

16 мая имам перешел на позиции у Алти-Буюна. 20 мая командующий Левым флангом русских Таубе попытался выбить горцев с новых позиций, и снова неудачно. Восемь дней спустя Таубе поспешил отступить, «оставив Дагестан в худшем положении чем то, в котором он его увидел сначала». Из этих событий имам и его последователи извлекли важный урок, который они использовали впоследствии: укрепив свои оборонительные позиции, они получают шанс отразить атаки русских, несмотря на всю их артиллерию.

В 1831 г. положение в России значительно осложнилось из-за восстания в Польском королевстве и смежных с ним провинциях, до раздела Польши входивших в ее состав. Император распорядился часть войск с направить туда. Кроме того, и это было существенным, командование войсками, направленными против восставших поляков, он возложил на Паскевича. 10 мая Паскевич покинул Тифлис. Вместо себя на Кавказе он оставил генерала Эмануэля командовать и генерала Панкратьева - в Закавказье, приказав обоим воздерживаться от наступательных операций.

Это не ускользнуло от внимания Гази Магомеда, и он решил воспользоваться случаем. Он сыграл на неповоротливости русской армии в действиях против подвижных отрядов горцев и провел серию внезапных нападений, в которых порой ему удавалось разгромить русские соединения, отчего авторитет его еще более вырос.

В начале июня имам выманил Каханова в тщетную погоню за собой в Алти-Буюн, Параул и Агач-Кале. А сам тем временем овладел Тарки и обложил Бурную и Низовое. Стоило Каханову подойти туда, как горцы сразу отошли. Но свои силы имам не разбрасывал. Он наносил русским беспокоящие удары, пока те не переставали «испытывать судьбу» в наступательных операциях.

26 июня Гази Магомед уехал на другой фронт, и крупномасштабные операции горцев здесь остановились. Но набеги свои они не прекращали ни на миг, так что гарнизон Бурной «и носа не показывал на крепостные стены».

А тем временем Абдаллах аль-Ашалти собрал под знамена имама большие силы чеченцев и кумыков. Объясняется этот успех зимней кампанией Вельяминова, когда было разрушено от 30 до 35 аулов. Это и толкнуло разъяренных и мстительных чеченцев в объятия имама. Начав свою работу в середине мая, уже 7 июня 1831 г. Абдаллах вышел в окрестности Внезапной с внушительным войском. К 17 июня он перерезал все дороги, ведущие в крепость, и к нему присоединились кумыки и . 26 июня Абдаллах приступил к осаде крепости. Через три дня подошел имам, усилил осаду крепости и послал небольшой отряд на Кизляр.

Ответные действия русских опять были замедленными и нерешительными. Командующий Эмануэль «был поражен бездействием Ковалева и невозмутимостью Сорочяна… но сам все это время даже не пошевелился». Лишь 10 июля, собрав значительные силы, русские двинулись на помощь Внезапной. На следующий день Гази Магомед отошел. Теперь Эмануэль решил преследовать имама и рассеять его силы. 13 июля в густом лесу под Акташ Авком русские подверглись нападению и были разгромлены. Они потеряли 400 человек убитыми и ранеными (из 2500) и одну пушку (из десяти), которую захватили чеченцы.

Эта победа придала делу имама сильный импульс, в течение следующих двух месяцев его эмиссары провели успешную работу среди карабулаков, ингушей-полуязычников, не имевших с шариатом ничего общего, и кабардинцев. А ингуши даже сформировали отряд в 500 бойцов и перерезали русские коммуникации вдоль Военно-Грузинской дороги.

Гази Магомед во второй половине июля оставил Чечню, но на этом не успокоился. Его последователи довольно долго действовали в Кайтаке и Табасарани, уже в конце июня большими силами заняли Большент и на четыре дня остановили колонну русских, шедшую на подкрепление Каханова, который застрял в Бурной.

В середине августа имам был в Эрпели и Губдене, 24 августа - в Башли. Четыре дня спустя его разведчики появились возле Дербента. 29 августа Гази Магомед направил в Дербент две прокламации. В одной он предлагал русскому командованию сдаться и со всем войском принять ислам. Другая была обращена к местному населению с призывом перейти на его сторону и с обещанием, что «никому из мусульман, будь он шиит или приверженец других сект, никакого зла не причинят, если он подчиняется правилам шариата». 31 августа Дербент был полностью блокирован, и началась его восьмидневная осада.

8 сентября, когда к городу подошел Хаканов, имам ушел в горы. Десять дней он оставался в Кайтаке и Табасарани, организуя их оборону и давая указания на будущее. Оттуда он направился в Тарки и Гимры, где проделал то же самое. Затем он выехал в Салатау, который мог стать объектом контрнаступления русских.

16 сентября в Шемаху прибыл Панкратьев, считавший «наступательную операцию полностью исключенной», и провел там целый месяц, рассылая горцам свои прокламации. В конце концов 16 октября он вступил в горы и провел там два сражения. Во втором из них, по свидетельству русского участника, «противник проявил такое упорство, действовал так решительно, что, хотя баталия длилась с 6 часов утра до 11 вечера, наш небольшой отряд так и не смог одержать над ним верх и сражение закончилось не столько благодаря нашему успеху, сколько наступлением темноты». Однако русские разрушили сразу 20 аулов, и 23 октября Кайтак и Табасарань были вынуждены сдаться, но шариат, на отмене которого настаивали русские, был там сохранен.

На этом этапе Панкратьев и сменивший в сентябре Эмануэля Вельяминов, «по чистой случайности угадавшие планы друг друга», с двух сторон одновременно вторглись на Салатау. Воспользовавшись тем, что оба военачальника оказались в одном месте, имам переправился через Сунжу и вышел в междуречье, угрожая Грозной. Вельяминов поспешил туда, но это и было нужно имаму. 12 ноября со своей конницей он ушел в горы, а пехоту оставил оборонять Ачихи. На следующий день, пока Вельяминов разворачивался под Ачихи, Гази Магомед совершил опустошительный набег на Кизляр.

Эта «страшная катастрофа» опрокинула все планы Вельяминова, который «рассчитывал на хорошие результаты своей победы» в Салатау. В результате набега 134 человека (из них 126 гражданских лиц) были убиты и 45 (38 гражданских) ранены. Полностью сожжены тридцать домов и три церкви. Нанесенный ущерб был оценен в 200 000 рублей. Но самое главное - горцы увели с собой 168 человек, в основном женщин, выкуп за которых «дал Гази Магомеду и его сторонникам хороший куш». Слава имама разнеслась по всему Кавказу, набеги на русскую Линию еще более участились.

В начале декабря 1831 г. имам с 6000 бойцов занял позиции в Агач-Кале. Памятуя поворот событий предыдущего боя на этих позициях, он решил еще раз заманить туда русских, чтобы они его атаковали. И действительно, 6 декабря они атаковали позиции горцев и снова были отбиты. Но повторная атака русских 13 декабря была для них успешной. Почти все защитники аула были перебиты, потому что пощады они не просили, да и вряд ли ее и получили бы, если бы просили. Однако самому имаму и еще нескольким горцам удалось уйти. Но эта победа обошлась русским очень дорого: 96 солдат были убиты, 296 ранены. Панкратьев после этого сражения решил, «что с восстанием в Дагестане, поднятым предателем гази Магомедом покончено», и 22 декабря приказал своим войскам отправиться на зимние квартиры.

Но уже через несколько дней стало ясно, что мнение Панкратьева… было лишь приятным заблуждением… Не только приверженцы Гази Магомеда… но даже те, кто его покинул… истолковали сражение под Агач-Кале совершенно иначе… Все расценили агач-калинскую резню как славу имама, а наши ужасные потери… как свидетельство поражения.

Остаток зимы в Дагестане прошел относительно тихо, кроме небольших стычек и мелких набегов ничего не происходило. Русские решили организовать убийство имама, и больше их ничто не занимало. В Чечне Вельяминов провел две карательные экспедиции против Авка и Салатау и третью - по левому берегу Сунжи, где уничтожил около 15 селений.

20 октября 1831 г. в Тифлис прибыл новый главнокомандующий Отдельным кавказским корпусом, главный управитель Грузии и Кавказа барон Григорий Владимирович Розен, начавший военную карьеру в 1789 г. и довольно долго служивший под началом Паскевича. Новый командующий не был знаком с Кавказом и его проблемами, поэтому начал с того, что стал пересматривать и переформулировать российскую (прежде всего, связанную с именем своего непосредственного предшественника) политику и планы, а также идеи, на которых они строились.

Касательно Гази Магомеда Розен скоро пришел к заключению, что «наши действия, не доведенные до конца или завершившиеся неудачей, возвели на пьедестал этого лжепророка». Поэтому он решил прежде всего «как можно скорее восстановить мир и унять раздражение горцев». Вскоре была предпринята крупномасштабная кампания с целью покончить с имамом раз и навсегда.

Но Гази Магомед предпочел перехватить инициативу. В конце марта 1832 г. он объявился в районе Владикавказа и попытался атаковать Назрань. Однако не сумев наладить взаимодействие с ингушами и осетинами и не имея возможности перекрыть Военно-Грузинскую дорогу, он ушел из этого района так же внезапно, как пришел. 8 апреля на обратном пути имам вышел в окрестности Грозной. Как проницательно заметил один русский автор, «остановившись под Грозной и не понеся никаких потерь, он посеял панику в близлежащих аулах и вдоль всей линии, а также видел, как русские стали поспешно запираться в своих крепостях. Одними этими маневрами и безо всякого риска он добивался послушания чеченцев, приучал их быстро собираться и совершать марши, упрочивал их связи с имамом и получал обширный материал для обдумывания на будущее».

Накануне генеральной кампании русских имам выступил опять. На протяжении всего 1831 г. в Чарталахе было относительно спокойно, и это дало русским возможность спроектировать и начать сооружение лезгинской линии. Гази Магомед направил туда одного из своих командиров Гамзу-бека, который действовал там между 20 июля и 12 августа. Уход его из Чарталаха следует объяснить не перестрелкой 12 августа, как это поняли русские, а собиравшимися северными грозовыми тучами.

1 июля сам имам захватил укрепленную позицию под Йол-Сус-Тавом неподалеку от Эрпили. Он уже предпринимал подобные действия 27 мая, когда в том же районе занял позицию под Каланчаром. Местный русский командир считал эту позицию неприступной, но Гази Магомед сам впоследствии ее оставил. Однако в этот раз новый командир полковник Клюге фон Клюгенау, точно следуя данному ему приказу, два дня подряд (2 и 3 июля) безуспешно штурмовал позицию имама. Следующие три месяца здесь прошли относительно спокойно.

Тем временем Розен двигался по Военно-Грузинской дороге и по пути подчинял себе окрестные племена. Покончив с этим, он 24 июля - 5 августа провел операцию против ингушского племени галгеев, а Вельяминов 25 июля - 9 августа осуществил аналогичную операцию против карабулаков и галашцев. Вместе генералы разрушили 25 аулов.

15 августа группировки двух генералов соединились. Мы не располагаем точными данными о составе обоих отрядов, но известно, что Розен повел войско в 15–20 тысяч штыков в Малую Чечню. С того дня и до 6 октября русские отряды колесили по Малой и Большой Чечне, по Ичкерии, разоряя на своем пути и уничтожая сады, поля и аулы. Уничтожение жилищ и посевов Вельяминов считал сильнейшим средством заставить чеченцев подчиниться. Здесь они встретили упорное сопротивление. Особенно ожесточенные сражения прошли в лесах под Гойты (27 и 30 августа) и при захвате Герменчука (4 сентября). Имам пришел на помощь чеченцам лично. 22 августа он совершил демонстративный рейд на Внезапную, а 31 августа в его засаду попал отряд казаков в 500 сабель, потерявший там 155 человек и 2 пушки. (Одну из этих пушек русские отбили обратно 22 сентября 1832 г.) Но понимая, что русских ему все равно не остановить, 10 сентября Гази Магомед вернулся в Гимры.

Перед лицом массированного наступления русских войск имам изменил свою тактику. Если в предыдущем году он стремился к тому, что можно было бы назвать стратегией , заключавшейся в объединении горцев-мусульман, чтобы изгнать русских с Кавказа или по крайней мере воспрепятствовать их продвижению, ныне, продемонстрировав русским, сколь беспокоящими могут быть его действия, имам стал искать с ними соглашения. Вступить с русскими в переговоры Гази Магомед пытался еще в июле 1832 г. перед выездом в Чечню. В то время когда Клюгенау призывал аншальцев подчиниться России, аншальский кадий Шабан был согласен выступить в качестве посредника между русскими, шамхалом, Аварским ханом и имамом.

Теперь, в конце сентября, Гази Магомед через пленного русского солдата послал Клюгенау письмо, где предлагал заключить перемирие, «если вы не станете, вопреки нашим законам, вводить свои налоги», и направить к нему представителей для переговоров. Ответ Клюгенау был категорическим: «Скажите Гази Магомеду… явиться к главнокомандующему (Розену) лично со всеми своими абреками и сдаться на милость нашему повелителю… милостивому и великодушному, который может разрешить Гази Магомеду отправиться в Мекку». На второе письмо ответ пришел в тех же выражениях и не оставил имаму ничего иного, как сражаться до конца. Он поспешил с фортификационными работами, которые начал, еще ведя переписку с русским генералом.

Между тем Розен продолжал свою кампанию. 10 октября он принял сдачу Салатау. 29 октября его войска вошли в Темир-Хан-Шуру и русские стали готовиться к последнему штурму Гимры, где имам собрался устроить свой лагерь. 29 октября русские овладели укреплением, защищавшим подступы к аулу. Стена, закрывавшая проход была разрушена, и имам с 50 своими соратниками оказался окруженным в одной из саклей. Все они, кроме двух человек, были убиты. (Один из этих двух уцелевших станет третьим имамом Дагестана. Это был .) На следующий день русские вступили в Гимры, не встретив сопротивления.

Русские были уверены, что с гибелью имама их трудности закончатся, а руководимое имамом движение развалится. Тут их ждало разочарование. Через несколько дней был провозглашен новый имам Дагестана.

©сайт
создано на основе открытых данных в интернете

Родословная первого имама

Имам Шамиль был продолжателем дела, основанного предыдущими имамами Гази-Мухаммадом и Хамзат-беком. Если и есть какие-то различия в ведении дел, то нельзя выставлять Шамиля отличным от обоих имамов.

К примеру, первым, кто собрал достоверные (сахих) хадисы, является имам Бухари (Мухаммад бину Исмаил). После него книгу достоверных хадисов собрал имам Муслим (Муслим бину Хаджадж). Он собрал книгу хадисов (сахих) после встречи и учебы у Бухари и ознакомления с его сборником хадисов. Поэтому говорят, что если бы не было Бухари, то и Муслима бы не было. Подобно этому можно сказать, что не будь Гази-Мухаммада, то не было бы и Шамиля. Гази-Мухаммад был старше Шамиля на несколько лет, он всюду брал его с собой и сам обучил его. Так Шамиль получил хорошее богословское образование. Мы не в состоянии говорить об уровне и степени этих великих людей. Да и не ставим такой цели. Историк должен показать факты, не искажая сути. Для этого мы вкратце дадим описание каждого имама.

Предки имама Гази-Мухаммада происходили из селения Урада. Известный богослов, алим Ибрахим аль Уради является его прапрадедушкой. Ибрахим аль Уради выиграл в диспуте в Мекке во время хаджа и после этого был назначен шерифом Мекки. По возвращении из Мекки его сопровождал один араб. Умер Ибрахим-хаджи аль Уради во время эпидемии холеры в 1176 году хиджры, то есть в 1760 году. Похоронен он на сельском кладбище села Урада (ныне Шамилевского района). Один из его сыновей известен как видный ученый Хаджи аль Уради. Хаджи имел сына по имени Исмаил. Исмаил подростком отправился по селам ради изучения наук. Так он попал в селение Унцукуль. (Раньше мутааллимы отправлялись в то село, где был хороший учитель и более-менее хорошее содержание учащихся). Исмаил был скромным, спокойным парнем, и когда наступило время жениться, он ничего никому не говорил и проявлял скромность, полагая, что вряд ли кто ему поможет вдали от родного села. Однако житель Унцукуля Якуб взял его под свою опеку и стал обеспечивать всем необходимым.

Однажды между учениками и Исмаилом в мечети Унцукуля возник спор. Исмаил об этом рассказал Якубу. Якуб же очень переживал по этому поводу и посоветовал ему переселиться в селение Гимры. «Там, – сказал он –, хороший климат и зимой тепло, много алимов, и земля баракатная, с благодатью».

Исмаил послушался совета Якуба и перебрался в Гимры. Там он женился на девушке по имени Ханика. После Исмаил некоторое время прожил в Урада с женой, и потом они вновь вернулись в Гимры. К этому времени Исмаил стал уже признанным алимом. Многие просили его быть имамом в селении, но он не согласился. Он много лет проработал муэдзином в селении Каранай. Умер в Каранае, там же и похоронен. Но все мутааллимы обучались возле него. Гази-Мухаммад и Шамиль тоже получили у него хорошее базовое образование.

Исмаил женил своего сына Мухаммада на девушке Багистан, дочери Мухаммад-Султана из благородного рода. Она родила Мухаммаду троих детей – Гази-Мухаммада, Аминат и Патимат. Следовательно, отцом Гази-Мухаммада является Мухаммад, его отец Исмаил, его отец Хаджи, его отец Ибрахим аль Уради. Обеих сестер Гази-Мухаммада выдали замуж за двух братьев из рода Хаджилал: Патимат – за Гарабулата, Аминат – за Алибулата. Они оба тоже были алимами. У Аминат родились два сына и дочь. Сын Мухаммад был очень способным, обладал красивым голосом, имел красивый почерк, владел красноречием, читал проповеди. Он еще до женитьбы пал шахидом в битве при Ахульго от осколка орудийного выстрела, защищая Шулатлуль гох. Его брат Абдулла тоже был очень кротким парнем. Никому он никогда не говорил плохого слова, но и не усердствовал в богослужении. Однажды Гази-Мухаммад привел его на кладбище и спросил: «Ты видишь обитателей этих могил?» - «Да», – ответил тот. Тогда Гази-Мухаммад сказал: «Никого среди них нет, кто бы думал о том, что совершит богослужение позже. Ангел смерти никого не оставит после того, как наступит срок.

То малое, что сделаешь нынче, будет тебе лучше того большего, что ты оставил на потом. Поэтому делай так, чтобы потом не пожалел о пропущенном!».

Отец Гази-Мухаммада был известным мастером-кузнецом. Он также делал и серебряные изделия. Особенно мастерски устанавливал приклады к ружьям. Но, хоть и был ученым человеком, любил выпивать. Гази-Мухаммада это очень угнетало, он не знал как себя вести в этой ситуации. Однажды не выдержал и в гневе обратился к отцу: «О, отец, не одумаешься ли ты? Как можешь ты, будучи ученым человеком, вести себя так плохо? Ты погубил своего отца из-за такого поведения, теперь и я умру». Но никак отец не одумывался и Гази-Мухаммад вновь ушел из села продолжать учебу, дав слово, что больше не покажется на глаза отцу. Но вскоре ему пришлось вернуться – пришло известие о смерти отца. Пробыв семь дней на могиле, Гази-Мухаммад вновь отправился на учебу. Рассказывают, что однажды отец Гази-Мухаммада собрал всех зятьев и близких родственников и заявил: «Клянусь, я совершил много плохого, о чем сожалею. Завтра на джума–намазе попрошу прощения у джамаата, кто же не простит, тому выплачу то, что требуется. С сегодняшнего вечера пить не буду, и во всем плохом покаялся». Наутро его нашли мертвым.

Гази-Мухаммад же ходил от одного алима к другому и получил прекрасное образование. Но он скрывал от людей свое образование, и тем, кто спрашивал, отвечал, что изучает книгу по грамматике «Джами». Однажды известный в то время алим Саид Араканский пришел в Гимры по своим делам. Он спросил у гимринцев, знают ли они парня по имени Гази-Мухаммад, и какой у него уровень знания. Ему ответили, что Гази-Мухаммад говорит, что изучает грамматику по книге «Джами». «Оказывается, вы не знаете его, – сказал Саид, – он алим, которого трудно сыскать в наших краях. Ко мне проходил он учиться, а ушел, научив меня науке. Он другого склада человек, вы о нем потом узнаете».

Гази-Мухаммад был человек удивительных знаний и бесконечной любви к науке.

Однажды в Араканы отправились Шабан из Караная, Гази-Мухаммад и Шамиль (это был уже во второй раз). Там было около 30 учеников, изучающих книгу «Джавами». Тогда у Саида учились и те, кто завершали учебу, признанные алимы тоже. Гази-Мухаммад предложил вынуть жребий и тому, кто выиграет, учитель первым будет ставить урок. Выиграл Гази-Мухаммад. Каждый день первый урок читали Гази-Мухаммаду. Араканский до вечера бывал занят одним им. Гази-Мухаммад дискутировал, у него появлялись сомнения, и приходилось обращаться к разным источникам, так проходил целый день. Тогда другие ученики пожаловались учителю на то, что он целыми днями занят одним Гази-Мухаммадом, и они не могут получить уроки. Саид ответил: «Что же делать, друзья, не всегда бывает, что я вам читаю урок, бывает, что и мне некоторые читают». Тогда ученики потихоньку разошлись, видя, что не смогут получить уроки.

Газават, начавшийся по повелению Пророка (мир ему и благословение)

Гази-Мухаммад был алимом, строго придерживающимся Шариата и призывающим к этому других. Наследник Пророка (мир ему и благословение) делал наставления и указывал на запреты каждому, будь то правитель, аристократ или крестьянин. Примером этого может быть такой случай. Однажды Гази-Мухаммад получил через посыльного письмо от Арслан-хана, приглашающего его к себе. Арслан-хан был правителем Кумухского ханства, считавшегося в те годы самым сильным. Сам же Арслан-хан был поданным царской власти, имел чин генерал-майора, и получал жалованье. Надеясь на то, что тот желает принять и утвердить в своем владении Шариат, Гази-Мухаммад вместе с одним мюридом отправился к нему. В Гази-Кумухе он сначала посетил шейха Джамалудина, затем отправился к хану. Арслан-хан сразу стал упрекать Гази-Мухаммада за его деятельность, что он, мол, ввергает народы в беды, сеет смуту и нужно ему эту деятельность прекратить. Гази-Мухаммад ответил ему: «Я думал, что ты меня пригласил, желая установить Шариат, помочь этому. Что за подлые речи ты ведешь? Неужели тебе не известно, что надо следовать требованиям времени, и что людей сбившихся с истины в своем правлении, ты должен наставить на правильный путь? Если ты так будешь валяться на нарах, не обращая внимания на религию Аллаха, то завтра будешь гореть в Аду. Как ты низок! Еще не постеснялся пригласить меня для этого разговора сюда!». Мюриды Джамалудина Гази-Кумухского делали знаки Гази-Мухаммаду, чтобы тот не говорил так грубо, боясь, что этот злой правитель навредит имаму. Поняв их знаки, Гази-Мухаммад громко сказал: «Чего вы боитесь, что есть этот большой хан? Больше него и всех Всевышний! Не то что он, а весь мир не сможет ничего со мной сделать, если на то не будет воли Аллаха. Не боюсь я его нисколько!». Арслан-хан стал говорить, что Гази-Мухаммад гордится своими знаниями и умением говорить на арабском языке. Имам ответил ему: «Я, может быть, и горжусь тем, что изучил Ислам, и, следуя ему, наставляю и призываю людей к истине. Ты же, набравшись жира, лежа на тахте, попивая чай, чем гордишься?». Сказав это, Гази-Мухаммад демонстративно покинул хана, оставив его и прислугу в недоумении. Для Гази-Мухаммада был лозунгом хадис Пророка (мир ему и благословение): «Самый большой джихад – это справедливое слово, высказанное злому правителю» .

Также несколько раз Шамхал Тарковский приглашал его к себе. Но имам не спешил с посещением. Он получил письмо шамхала с таким содержанием: «Салам и милость Аллаха вам! Ты отказался прибыть ко мне по моему приглашению, и мне кажется, что ты в чем-то сомневаешься. Я и на этот раз приглашаю тебя, хотелось бы, чтобы ты прибыл с моим посланцем. Прошу не отвергать мое приглашение. Ко мне приходят все алимы Дагестана, я их люблю, хоть сам и не алим. Вассалам! Остальное тебе расскажет посыльный». Гази-Мухаммад ответил: «Салам вам! Самое удивительное то, что ты пишешь: «Я люблю алимов и зову их к себе». Ты не знаешь цены науке. Если бы знал, то не приглашал бы алимов к себе, а сам посещал бы их. Потому что наука не приходит сама, ее посещают. Я не иду к правителям, а если у них ко мне есть дело, то пусть сами приходят ко мне, или на маджлисы, на которых я бываю. Вассалам!».

В то время, когда правители воспротивились и алимы расслабились, установить Шариат мог бы только избранный Всевышним человек. Гази-Мухаммаду, поистине, повеление на установление Шариата пришло от Аллаха. Это подтверждается тем, что написали ученые того времени, и то, что сам Шамиль рассказал. Досточтимый шейх Саид-афанди из Чиркея этой теме посвятил назму:

Все три имама – наследники Пророка (мир ему и благословение).

По повелению Аллаха Посланник Мухаммад (мир ему и благословение)

Прибыл к нам вместе с четырьмя халифами.

Для обновления основы Шариата с азов,

Из всех способных выбрали троих.

Имам Гази-Мухаммад, второй Хамзат-бек,

Шамиль – имамуль азам, рожденный для газавата.

Вот они трое львов – истинные муджтахиды,

С которыми сам Пророк (мир ему и благословение) заключил договор.

Основательно начало их имамства,

По поручению Пророка (мир ему и благословение) они вышли,

Сотворенные Всемогущим Аллахом для этого,

Не сравнятся иные с теми троими.

(Подстрочный перевод)

Гази-Мухаммад и Шамиль встали на халват (уединение) в местечке Сухой овраг, что неподалеку от села Гимры. Они там соорудили себе кельи, а между ними оставили небольшое окошечко для того, чтобы спрашивать друг у друга необходимое. Вот в таком положении они совершали богослужение. И в один день к ним пришли на зиярат Мухаммад Ярагский и Джамалудин Кази-Кумухский в сопровождении нескольких мюридов. Дойдя до дверей, Ярагский окликнул Гази-Мухаммада и попросил разрешения войти. Гази-Мухаммад выглянул и ответил Ярагскому, что не разрешает войти. Через короткое время Гази-Мухаммад вышел. Увидев его, Ярагский потерял самообладание. По дороге назад Джамалудин спросил у Ярагского, что значит отказ Гази-Мухаммада принять их и дальнейшее его поведение при виде имама. Ярагский ответил: « Я попросил разрешения войти у Гази-Мухаммада, потому что увидел нур (сияние) Пророка (мир ему и благословение) внутри. Гази-Мухаммад не разрешил войти, так как Пророк (мир ему и благословение) не позволил ему. Когда Гази-Мухаммад выходил, впереди него был нур (сияние) Пророка (мир ему и благословение), и, видя его, я потерял самообладание» (Ярагский был из тех любимцев Аллаха, которые наяву (якзат) видели Пророка (мир ему и благословение)).

Шамиль рассказал: «Когда я за разъяснением одного вопроса заглянул в окошечко к Гази-Мухаммаду, то там увидел пять человек. Один из них, подняв палец, обращался к Гази-Мухаммаду. Я не расслышал их речь, но потом выяснилось, что это были Пророк (мир ему и благословение) и четыре его халифа. По повелению Всевышнего Пророк (мир ему и благословение) вручил Гази-Мухаммаду знамя газавата, и повелел (амр) начать священную войну».

Имея такое, исходящее от Всевышнего, повеление Пророка (мир ему и благословение) и благословение муршидов, был начат газават, при котором горстка горцев под началом трех имамов на протяжении более чем 30 лет боролись и оказывали достойное сопротивление хорошо вооруженной сильной и заставившей содрогаться всю Европу Российской Империи.

Талантливый полководец

Большинство наших современников знает об имамах очень мало и лишь краткую биографию, и, как всегда бывает, незнание обрастает домыслами. Не все знают, что они были устазами накшбандийского тариката. А тот, кто не признает авлия (любимцев Аллаха), попадает под Его немилость. В достоверном хадисе, переданном от Абу Хурайры, говорится, что Пророк (мир ему и благословение) сказал: «Поистине, Всевышний сказал, что тому, кто объявит войну Моему вали, Я объявляю войну». Это означает, что того, кто враждует с вали Аллаха, Он погубит. От больших алимов передают, что тот, кто отрицает праведников получит самое меньшее – лишение их (вали) бараката, но есть риск, что его предсмертный миг тоже окажется неправедным. Один из арифунов (познавших Аллаха) сказал: «Когда вы увидите человека, который вредит авлия и отрицает их способности, то знайте, что этот человек отдален от приближения к Истине». Имам Абу Тураб Нахшаби сказал: «Когда сердце отвыкает от Аллаха, то оно начинает критиковать Его любимцев». Большие богословы сказали: «Всевышний не объявил войну никому из грешников, кроме тех, кто отрицает вали, и тех, кто совершает риба (ростовщичество). Всевышний не объявляет войну лишь неверующему». Три имама из Дагестана тоже, без сомнения, являются из числа вали. Велика вероятность того, что те, кто их критикует, попадут в число неприятелей Аллаха. Нужно быть в этом вопросе очень осторожными.

Ни самого имама Гази-Мухаммада, ни его братьев-мусульман не сломили неудачи в бою. Он отправился в лес, что неподалеку от села Казанище и там построил крепость Агач. К нему по наказу царского генерала пришли с войском Шамхал-хан и Ахмад-хан, но были с позором обращены в бегство. Потом Гази-Мухаммад напал на крепость Тарки. Мюриды через отверстия для пушек пробрались вовнутрь. Один гимринец пришел к Гази-Мухаммаду с радостной вестью о взятии крепости. Гази-Мухаммад ответил, что этого не может быть, там есть нечто, что должно случиться по воле Аллаха. С этими словами он проводил мюрида и сказал, что догонит. В крепости шли бои, и в пороховом складе, который захватили мюриды, случился пожар, и он взорвался. В результате погибли 1200 мюридов, среди них было около восьмидесяти мюридов из Чиркея. Видя такие потери среди мюридов, царские войска ожили и пошли на штурм. Гази-Мухаммад три раза врывался в гущу боя и наносил существенный урон противникам. Герой из Зубутли Нурмухаммад саблей зарубил солдата, готовившегося ударить штыком имама.

После этого Абдуллах из Ашильта вместе с мюридами из Салатавии окружил Индирей и крепость царских войск, расположенных там. Туда же прибыл и Гази-Мухаммад. Полтора месяца длилась осада, но, узнав, что к войскам идет подмога, Гази-Мухаммад отступил в местность Чумли. Между прибывающей на помощь царской армией и мюридами произошел ожесточенный бой. Много солдат было убито. Пушку, отобранную у русских в этом бою, имам отправил в Чиркей.

Гази-Мухаммад с войском мог появиться внезапно в любом месте. Видя боеспособность мюридов, царские генералы бывали в растерянности. Как-то Гази-Мухаммад осадил Дербентскую крепость, а через короткое время появился в Кизляре. Он покорил Кизляр и вернулся с богатой добычей и пленными. Один черкес, живший тогда в Кизляре, пишет, что перед приходом войска Гази-Мухаммада вороны, как туча, кружились над крепостью, и солдаты были ошарашены их криком. После того, как ушли мюриды, и вороны тоже улетели.

Через некоторое время имам совершил набег на крепость Владикавказ. Но с помощью лазутчиков царские войска узнали направление его движения. Он два раза совершил набег на крепость и ушел оттуда. В этом походе с ним был и Мухаммад Ярагский. По пути назад мюридам дорогу закрыли 500 конных солдат. Мюриды их истребили, выжили только три человека. Мюриды получили богатую добычу, в том числе, и две пушки. На следующий день туда подтянулись многочисленные войска, и Гази-Мухаммад поспешил оттуда уйти.

После возвращения из Чечни Гази-Мухаммаду сообщили, что на Дагестан идет невиданное доселе войско. Гази-Мухаммад тогда сказал: «Это войско идет на бой со мной, и я умру смертью шахида на пороге своего дома».

Смерть имама Гази-Мухаммада

Шейх Шамиль увидел сон, подобный тому,

Какой увидел Посланник (мир ему и благословение), готовясь к бою в Ухуде.

Саид-афанди из Чиркея

Гази-Мухаммад вернулся на свою родину в аул Гимры и стал его укреплять. Вскоре туда стали прибывать царские войска. Укрепления до их прихода не были завершены.

В ту ночь Шамиль увидел странный сон. Будто он находится в какой-то комнате, его винтовка и пистолет от долгой стрельбы пришли в негодность. Враги взобрались на крышу дома и, пробив отверстия в ней, направили на него винтовки. Шамиль же их отталкивал. После ему удается вырваться оттуда. Как он увидел во сне - так и случилось.

На следующий день, в понедельник третьего дня месяца джумад-уль-аввал 1248 года по хиджре (1832 год) , царские войска начали штурм. С самого утра до вечера шли ожесточенные схватки. Вечером отряд мюридов отступил. Ночью Гази-Мухаммад, Шамиль и еще тринадцать мюридов заняли укрепление в башне. Враги окружили башню, некоторые поднялись на крышу и стали ее разбирать. Они через отверстия, пробитые штыками, стреляли в мюридов. Мюриды же, как и приснилось Шамилю, отталкивали ружья со штыками. В башне же хранился порох. Была опасность, что вся башня возгорится и взорвется. Гази-Мухаммад повелел выскочить из нее. А когда он увидел, что мюриды оцепенели, то совершил покаяние (тавбу), прочитал шахаду, вынул саблю и, улыбаясь, обратился к мюридам: «Я думал, что старею. Но я еще полон сил. И умираю ради истинного шариата, защищая свою свободную родину, на окраине своего села. Тот, кто желает умереть как я - пусть умрет со мной!»

Сказав так, Гази-Мухаммад, подобно орлу, вылетел из башни на врагов. Шамиль в это время был чуть далее в башне. Он спросил, упал ли имам? «Упал», - ответили мюриды. Тогда Шамиль сказал: «Вот настал тот день, когда мы не будем носить траур по Гази-Мухаммаду» .

Он нисколько не был опечален - рассказывал, что к шахидам приходят гурии до того, как их тела покидают души и есть вероятность, что их ждут гурии на небесах. Шамиль вынул саблю, выбросил ножны, заправил подол черкески за пояс и пулей вылетел из башни…

Тело имама Гази-Мухаммада было опознано с помощью мунафиков (лицемеров), отвезли его в Тарки . Там его сначала повесили на столбе, где тело провисело две недели, а лишь затем похоронили.

Такой была кончина великого сына Дагестана, шахида, алима, муршида, героя, имама, руководившего газаватом три с половиной года - Гази-Мухаммада.

Да сделает нас Всевышний достойными получить его баракат и шафаат! Амин.

Мурадула ДАДАЕВ

Заведующий кафедрой истории ДИУ г. Махачкала

Из цикла статей «Борьба за защиту веры и народа»

• 4704 просмотра

Установление доказательства вероотступничества правителей и судей, судящих по адатам.

"Икамат-уль-Бурхан ли-иртидад урафа’ Дагестан"

Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного. Хвала Аллаху, Господу миров. Благословение и мир Посланнику Аллаха, его семье и всем сподвижникам. Знай, что люди в наше время1 судят по адатам своих предков, возводят их на один уровень с фундаментальными основами религии, ставят их (адаты) выше Корана и Сунны и считают непризнание их (адатов) выше непризнания (Корана и Сунны). В этом им выражают солидарность те, кто по знаниям их адатов имеют звание учености. И больше того, они являются в этом их главами2.

Они собираются в определенном месте и те, кто среди них имеет наивысшее главенство и положение, превозносятся на этом собрании как великие короли. Хотя у них нет иного пути достижения главенства и влияния без искусного знания норм их адатов. Перед ними выступают истец и ответчик: первый предъявляет обвинение, последний отвечает. Они оба усердствуют в деле соблюдения требований тяжбы в соответствии с их адатами. Затем они (судьи) выносят решение по общему или малораспространенному адату. Если же нет (адата), то по своему мнению в пользу или против того, кого пожелают.

Между ними часто случаются склоки и споры из-за слепой приверженности (разным адатам) и они повышают свои голоса подобно ослам и ослицам, затем разбегаются без вынесенного решения. После этого они собираются второй и третий раз и так до окончания года или двух лет или до бесконечности. Они берут взятки с того или другого, а иногда кто-то из них берет взятку сразу с истца и ответчика и считает, что он заполучил то, что не смог заполучить другой.

Когда же кто-либо говорит им: «Прекращайте! Это лучше для вас же самих. И идите к тому, что ниспослал Аллах, и к Посланнику», они подвергают его насмешкам и издевательствам. Готовые все разом обрушиться на него, они отвечают: «Если мы последуем тому, что ниспослал Аллах, то земля содрогнется и расстроится отрегулированный порядок земной и даже будущей жизни». Эта беда получила массовое распространение среди жителей Дагестана.

Сколько раз я наставлял и повторял свои наставления жителям нашего села, но они не вняли. И клянусь Аллахом, это - очевидное заблуждение и явное неверие (куфр) в Аллаха. Они делают своих отцов божествами помимо Аллаха, что подобно тем известным историям, которые имели место среди предыдущих общин, как, например, поклоняющиеся золотому тельцу, кресту и Иисусу. С этой (исламской) общиной произойдет то же самое, что произошло и с теми общинами, как об этом по смыслу «непреложно»3 передается от Посланника Аллаха.

И ты видишь, как правосудие по адатам отцов распространилось по стране, ввело в заблуждение рабов Аллаха, вошло в речевой обиход и по прошествии времени стало считаться необходимостью, которая не порицается, и обязанностью, которая не изменяется. И это оттого, что сердца и чувства стали глухими.

Если ты выскажешься против того, чему они следуют, то они считают это великим (преступлением), подобно тому, как христиане считают великим (преступлением) слова тех, кто называет Иисуса Мессию рабом Аллаха. Их это удивляет также, как тех, кто не признает то, что у Аллаха нет равного никого. Их сердца стали похожими, лица - одинаковыми. «Неверными стали те, кто говорят Аллах - один из троицы». А они даже не уравнивают Аллаха с кем-либо из своих предков, а возводят их (предков) ваше Него (Аллаха). И считают его (порицающего их) из числа тех, кто творит бесчинства, и считают Его (Аллаха) законы частью предрассудков, с точки зрения того, что они сделали их недействительными.

И вместе с этим они совершают и соблюдают пост. Я же говорю им: не приукрашивайтесь и не оправдывайтесь! «Они произнесли слова куфра (неверия) и стали неверными после того, как приняли Ислам»4. Посмотри, как шайтан незаметно устроил для них эти козни, и они стали поклоняться тагуту5, как они, направившись в сторону крайности и излишества, полностью изменили нормы худуд6, основы веры и свидетельствования, и пустословием перевернули наоборот основополагающие принципы и хадисы. Аяты, хадисы и суждения ученых указывают на их куфр (неверие).

«O вы, кoтopыe yвepoвaли! Пoвинyйтecь Aллaxy и пoвинyйтecь Пocлaнникy и oблaдaтeлям влacти cpeди вac. Ecли жe вы пpeпиpaeтecь o чeм-нибyдь, тo предоставьте рассудить этo Aллaxy и пocлaнникy, ecли вы вepyeтe в Aллaxa и в Судный дeнь. Этo - лyчшe и пpeкpacнee пo иcxoдy. Paзвe ты нe видeл тex, кoтopыe yтвepждaют, чтo oни yвepoвaли в тo, чтo ниcпocлaнo тeбe и чтo ниcпocлaнo дo тeбя, и oни жeлaют oбpaщaтьcя зa cyдoм к Тaгyтy, в тo вpeмя кaк им пpикaзaнo нe вepoвaть в нeгo, и caтaнa xoчeт cбить иx c пyти в дaлeкoe зaблyждeниe? И кoгдa им говорят: «Идитe к тoмy, чтo ниcпocлaл Aллax, и к Пocлaнникy» - ты видишь, кaк лицeмepы oтвopaчивaютcя oт тeбя cтpeмитeльнo»7.

«A ктo нe cyдит пo тoмy, чтo ниспослал Aллax, те - нeвepныe»8, «A ктo не cyдит пo тoмy, чтo ниспослал Aллax, тe - притеснители»9, «A ктo нe cyдит пo тoмy, чтo ниспослал Aллax, тe - грешники»10.

«И гoвopят: «Mы вepyeм в oдниx (посланников) и нe вepyeм в дpyгиx». И xoтят нaйти мeждy (верой и неверием) пyть, - oни - нeвepyющиe пo иcтинe. И yгoтoвили Mы нeвepным yнизитeльнoe нaкaзaниe!»11.

«И cyди мeждy ними пo тoмy, чтo ниспослал Aллax, и нe cлeдyй зa иx cтpacтями, и бepeгиcь иx, чтoбы oни нe coблaзнили тeбя ни от чего, чтo ниспослал тeбe Aллax. Ecли oни oтвpaтятcя, тo знaй, чтo Aллax xoчeт пopaзить иx зa нeкoтopыe иx гpexи. Beдь, пoиcтинe, мнoгиe из людeй - pacпyтники! Heyжeли cyдa вpeмeн Джахилии oни xoтят? Kтo жe лyчшe Aллaxa пo cyдy для нapoдa, oблaдaющeгo твердостью (в вере)?»12.

«A кoгдa им говорят: «Пpидитe к тoмy, чтo ниспослал Aллax, и к пocлaнникy», oни гoвopят: «Дoвoльнo нaм тoгo, что мы нaшли (в наследии) нaшиx oтцoв!» Heyжeли и тогда, когда иx oтцы ничeгo нe знaли и нe шли пpямым пyтeм?»13.

«Paзвe я пoжeлaю cyдьeй кoгo-либo, кpoмe Aллaxa? Beдь Oн - тoт, кoтopый ниcпocлaл вaм книгy, яcнo излoжeннyю»14. «И тaк Mы в кaждoм ceлeнии cдeлaли властителей гpeшникaми eгo, чтoбы oни замышляли коварство тaм, нo замышляют коварство oни тoлькo против caмих cебя и нe знaют об этом»15. «Ктo жe бoлee нecпpaвeдлив, чeм тoт, ктo cчитaeт лoжью знaмeния Aллaxa и oтвopaчивaeтcя oт ниx! Mы вoздaдим тeм, кoтopыe oтвpaщaютcя oт нaшиx знaмeний, суровым нaкaзaниeм зa тo, чтo oни oтвpaщaлиcь!»16. «И никoгo Oн нe дeлaeт coyчacтникoм Cвoeгo суда»17.

Подобных аятов очень много - они указывают на их куфр (неверие) или фиск (греховность), по их буквальному или образному значению, или по принципу аналогии (кийяс). «Абдуллах Абуль-Хайр Аль-Кади Насируддин Аль-Байдави передает от Ибн Масуда18, что мунафик19 вел тяжбу с иудеем20. Иудей призвал мунафика к Пророку (мир ему и благословение), а мунафик призвал его к Кааб б. Аль-Ашрафу21. Затем они решили судиться у Посланника Аллаха (мир ему и благословение) и тот вынес решение в пользу иудея. Мунафик остался недовольным его решением и сказал: обратимся за судом к Умару22.

Иудей сказал Умару: «Посланник Аллаха вынес решение в мою пользу, но он остался недовольным его решением и обратился за судом к тебе». Умар спросил мунафика: «Так ли это?» Тот ответил: «Да». Умар сказал: «Подождите, пока я выйду к вам». Он вошел (в дом), взял свою саблю, вышел и снес ему (мунафику) голову и сказал: «Так я сужу тех, кто не доволен судом Аллаха и Его Посланника!». И был ниспослан этот аят»23. Джабраил24 (мир ему) сказал, что Умар разделил между истинной и ложью, и он стал именоваться «Разделяющим» («Фарик»). А Тагутом в данном случае является Кааб б. Аль-Ашраф, и в этом смысле любой тот, кто судит по «Лжи»25 и предпочитает ее.

От Аль-Йамани26 (да помилует его Создатель) сообщается в комментариях к аяту «A ктo нe cyдит пo тoмy, чтo ниспослал Aллax, те - нeвepныe»: «то есть, кто не судит из-за нежелания, или сомнения в нем, или высокомерия или из-за того, что он предпочитает иной закон - тот предумышленно судит не по тому, что ниспослал Аллах и отклоняется от прямого пути, и в отношении него применяется данный аят». Эта беда сегодня широко распространена в городах, закоренела среди населения, и даже знатные люди называют это «хорошим адатом». А Всевышний Аллах называет это «судом Джахилии» и «судом Тагута» и «им пpикaзaнo нe вepoвaть в нeгo».

Это однозначные (аяты), которые по другому никак не интерпретируются, кроме как с большим трудом. И людей заставляют их интерпретировать. Их умертвило «повеление к доброму и порицание плохого». И самый меньший из них (в грехе) тот, кто делает это, признавая, что адат - это заблуждение, не отвергая шариат в каком-либо вопросе, но по, его утверждению, он прибегает к этому, приспосабливаясь к обществу. Но это абсолютно не является оправданием. И разве это спасает его от последствий этой великой беды?

В рукописях моего деда я нашел от Мухаммада б. Муса Аль-Кудуки27, что в это время необходимо, чтобы судей назначали «влиятельные лица» («ахлю-ль-хилл ва-ль-"акд»), то есть те, которые объединяют в себе знание, достоинство, справедливость и остальные «свидетельские» качества, которые позволяют осуществить в совершенстве и точности разрешение дел их религии, жизни, договоров. Что касается «братьев Тагута», тех, кто правит не по тому, что ниспослал Всевышний Аллах, то они «кафиры», «притеснители», «грешники». Как они могут управлять назначением судей, которые являются вершителями шариата.

В комментариях к Корану шейха Заде Аль-Аджами Аль-Ханафи в комментариях к словам Всевышнего «И никoгo Oн нe дeлaeт coyчacтникoм Cвoeгo суда», то есть Всевышний Аллах не делает соучастником в Своей власти и Своем суде никого из своих созданий, и не разрешается правителю судить не по тому, что ниспослал Аллах и вынес Свое решение. Никому не разрешается судить от себя - в таком случае становится соучастником Аллаха в Его суде.

От вышеупомянутого Мухаммада передается, что в их число входят судящие по адату. И от него же передается, что в соответствии с заключениями ученых по основам (шариата) относительно определения понятия веры, приверженцы адатов из жителей Дагестана, которые противоречат шариату, не имеют веры в силу того, что они недовольны его нормами и довольны адатами, и убеждены, что их суд по адату более приемлемый, чем законы и нормы шариата. Следовательно, не разрешается употреблять в пищу мясо животных, закланных ими, и заключать с ними брачные союзы, и в отношении них применяется нормы, касающиеся вероотступников.

Передается от ученого Ибрахима Аль-Уради в комментариях по поводу мнения Давуда, который разрешает собирать налоги, что он был удивлен его мнением и сказал: «Как можно выносить решение о разрешенности того, что взимают правители селений в соответствии со своими адатными нормами, которые они находят лучше, чем нормы шариата, что становится причиной их вероотступничества, согласно однозначному определению некоторых комментаторов к Корану и в соответствии с заключениями ученых по основам религии. При этом Коран и Сунны насыщены порицанием судящих по адатам и их действий, касающихся суда не по тому, что ниспослал Всевышний Аллах.

«Да сгинет человек! Что заставляет его быть неверным? И из чего (Господь) создал его?». О Боже, сокруши это заблуждение, разбей это невежество, очисти свою земли от этих отступников, обнажи меч своего мщения против этих смутьянов. Если мы следуем словам нашего Господа, они говорят - это нарушения (нашего закона). А если мы упоминаем мудрость заповедей, они говорят это не удержит убегающего. Если ты день за днем споришь, то они сговариваются замыслить самые коварные козни. О Господь, поистине, этот народ - народ заблуждающийся, притесняющий, не следующий вождю.

Со мной произошла история с одним человеком из них. Я думал, что он является сторонником истины, последователем Сунны и Корана. В одном собрании, когда я сказал ему о том, что суд по адатам в той форме, которой сегодня следуют люди, - это куфр (неверие), он в противовес этому стал взахлеб говорить мне много вещей из тех диковинок, которые рассказывают на вечеринках. По моим щекам потекли слезы от боли переживания, и я сказал: Субхана-Аллах! Как велико это несчастье, которое распространилось в этом крае! «О наш Господь, спаси нас от этого селения, жители которого притеснители», и «дай нам в этой жизни благо, и в будущей жизни благо, и спаси нас от мучений ада». Сколько произошло с нами подобных удивительных историй, реальность которых даже трудно предположить, и нам даже не пристойно их упоминать.

По основам (Ислама), они входят в число вероотступников. Ни их молитвы, ни пост, ни хадж не действительны, их жизнь «дозволена» (для убийства)28, мясо закланных ими животных запретно (в пищу), их брачные союзы недействительны, они теряют право на наследование и их имущество не передается по наследству, их свидетельские показания не принимаются, как и иные их распоряжения, касающиеся вакфа и другого, недействительны и так далее, упоминание всего чего займет много места. Этого же только лишь подобие указания для размышляющего и небольшой отрывок для того, кто следует тому, что в известных Скрижалях и предначертанных

Книгах. Составил Гази Аль-Генний29 в 1243 г30.

Имам, обновитель, воитель с неверными, моджахед Гази-Мухаммад Аль-Гимрави31, Ад-Дагестани.

1В арабском варианте «фи хазихи аль-азминати-ль-мутааххирати» буквально означает «в эти поздние времена».

2«Руаса», ед. число «раис», что означает «глава», «предводитель», т.е. они возглавляли суд по адатам.

3«Непреложная» Сунна («Сунна мутаватира»), о которой говорит имам Гази-Мухаммад, - это редкий вид хадисов, переданный таким огромным числом передатчиков, что само по себе делает невозможным вероятность их преднамеренной фальсификации или неумышленной ошибки в передаче хадиса. «Смысловая» Сунна мутаватира, которую и имеет виду Гази-Мухаммад, - это не конкретный хадис, а определенное значение, создаваемое совокупностью множества разных хадисов. В их общей совокупности создается определенная смысловая «несомненность».

4Коран: 9:73.

5Тагут - это идол, под которым Гази-Мухаммад имеют ввиду адаты, то есть суд по адатам - это идолопоклонство.

6Худуд - часть уголовного права шариата, куда входят предписанные наказания за определенные виды преступлений.

7Коран: 4:59-61.

8Коран: 5:44.

9Коран: 5:45

10Коран: 5:46.

11Коран: 4:150-151.

12Коран: 5:49-50.

13Коран: 5:104.

14Коран: 6:114.

15Коран: 6:123.

16Коран: 6:157.

17Коран: 18:26.

18Ибн Масуд - сподвижник Пророка.

19Мунафик - лицемер, прикидывающийся мусульманином.

20Община иудеев компактно проживала в Медине - городе Пророка.

21Кааб б. Аль-Ашраф - мединский иудей.

22Умар Аль-Хаттаб - сподвижник Пророка, стал халифом исламского государства после смерти Абу Бакра.

23«Paзвe ты нe видeл тex, кoтopыe yтвepждaют, чтo oни yвepoвaли в тo, чтo ниcпocлaнo тeбe и чтo ниcпocлaнo дo тeбя, и oни жeлaют oбpaщaтьcя зa cyдoм к Тaгyтy, в тo вpeмя кaк им пpикaзaнo нe вepoвaть в нeгo, и caтaнa xoчeт cбить иx c пyти в дaлeкoe зaблyждeниe?» (Коран: 4:60).

24Джабраил - ангел откровения.

25«Ложь» («батыль») - антоним «Истины» («хакк»). «Истиной» является закон Аллаха, а «Ложью» - всякий иной закон.

26Салих Аль-Йамани - известный ученый-салафит, муджтахид. См. о нем в III главе.

27Мухаммад Аль-Кудуки (1652-1717) - известный дагестанский ученый-салафит, ученик Салиха Аль-Йамани.

28Дословно «их кровь разрешена», то есть «они заслуживают смертной казни».

29Аль-Генний - аварское название Гимры звучит, как Генно.

30Соответствует 1828 г.

31Аль-Гимрави - от арабское названия Аль-Гимри.

Фотокопии рукописи имама Гази-Мухаммада:

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Приводит также Мухаммада аль-Карахи в своей книге «Блеск дагестанских шашек…»:

Сказал великий воин, учёный, первый имам Дагестана Гази-Мухаммед аль-Гимрави в своём известном послании «Блестящее доказательство об отпадении от ислама признающих адат»:

А что касается историй обычаев, 9 то, истинно, они диваны 10 рабов побитого камнями изменника.

Рассудит владыка ислама между Мухаммедом и тем, кто основал презренный обычай погибели.

Если последователь Мухаммеда приобрел твердое руководство [ислама], то основатели адата не получили и самого слабого помощника.
Завтра узнают они исполняющего обещания в отношении того или другого из них, когда увидят день созерцания мрачности.
Милосердый удалят народ, приверженный к адату от "ал-Каусар ал-Байда" в день раскрытия тайных помыслов (т.е. в День Суда).
Если бы для Аллаха приверженец адата был равен приверженцу шариата, то у нас не было бы разницы между праведным и нечестивым.
Так для чего же посылались пророки, установлены законы Аллаха и ниспослан Коран с этими предзнаменованиями?
Какое пребывание в доме, где не находит успокоения сердце и где неприемлема власть Аллаха,
Где широкая чистая [религия] стала отрицаема, где правит невежда, покинутый [Аллахом].
Самый презренный этого дома почитается как благородный, нечестивый — как справедливый, а всем известная [вера] превратилась в неведомую.
Считается в нем тот, кто приказывает благо, творящим пороки, а запрещение отрицаемого ты встречаешь там в немощи.
Если бы жизнь избранного продолжалась до этого времени, то индийский меч был бы у него всегда обнажен.
Если мною сказанное будет отвергать кто-либо из народа, то я ему говорю: "Выступающий необдуманно с отрицанием не является умным".
О отчужденность ислама! Если ты уже отправился в путь, то приветствуй же того, кто в земле похоронен.
Пророка — благородного хашимита, к заступничеству которого прибегают, посланца, великого могуществом — я подразумеваю Мухаммеда, да будет молитва Аллаха всевышнего над ним и мир.
Ведь все эти твари были до сих пор уходившими [на тот свет] от все более увеличивающихся несчастий я от вражды.
Окружали их обстоятельства и их поступки противодействием заповедям Аллаха, запретам и прямому пути.

Выявление шейха Гази Мухаммада было после падении Сурхай Хана, он призвал людей оживить шариат, и помочь религии. И он облегчил\расширил тем, кто после него, дорогу джихада, и значительно он стремился к очищении ложных следов и обычаев которые противоречат справедливому шариату. Он усердствовал даже разбить мощь правителей аваров, которые дружили с неверными и не следовали истине и шариату, которые выдвигали/опережали «Тагут» (Тагут - шайтан, также этот термин употребляют о том человеке который не судит по тому, что было ниспослано Всевышним) и «Адаты» (обычаи) в судебных разбирательствах нежели шариатского суда. И насчет этого он составил маленькую книжку, которую назвал: «Приведение доводов протяженности обычаев Дагестана», эту книгу похвалили ученые его времени, особенно его учитель Саид аль-Харакани.